Про них (Рассказы)
Шрифт:
Не знаю уж, правильно сказала Орехьевна или нет. Но только если б за мной ворона летала, если б меня любила, я бы ей крошки хлебные сыпал и побрякушки дарил, а водой бы никогда не обливал. Но не меня полюбила ворона. Полюбила она жену Кольки-механизатора. Вот всё-таки какая глупая бывает на свете любовь!
ЗАЯЧЬИ ТРОПЫ
Да что это такое! Куда ни пойдёшь - всюду заячьи следы.
А в саду не то что следы - настоящие тропы натоптали беляки между груш и яблонь.
Стал я считать по
Получилось одиннадцать.
Обидно мне стало - всю ночь спал как убитый, а зайцы мне и не снились.
Надел я валенки и пошёл в лес.
А в лесу заячьи тропы превратились в дороги, прямо какие-то заячьи шоссе. Видно, ночью беляки да русаки табунами тут ходили, в темноте лбами сталкивались. А сейчас ни одного не видно - снег, следы, солнце.
Наконец заметил я одного беляка. Он спал в корнях поваленной осины, выставив из-под снега чёрное ухо.
Я подошёл поближе и говорю тихонько:
– Эй, вы!
Ухо чёрное высунулось ещё немного, а за ним и другое ухо - белое.
Это другое ухо - белое - слушало спокойно, а вот чёрное всё время шевелилось, недоверчиво склоняясь в разные стороны. Как видно, оно было главней.
Я шмыгнул носом - и ухо чёрное подпрыгнуло, и весь заяц вышел из-под снега.
Не глядя на меня, он боком-боком побежал в сторону, и только ухо чёрное беспокойно оглядывалось - что я там делаю? Спокойно ли стою? Или бегу следом?
Всё быстрей бежал заяц и уже нёсся стремглав, перепрыгивая сугробы.
Ухо его чёрное замелькало среди берёзовых стволов.
А я смеялся, глядя, как мелькает оно, хотя уже и не мог разобрать - ухо это заячье или чёрная полоска на берёзе.
ПРОРУБЬ
Как только встал на реке крепкий лёд, я прорубил в нём пешнёю прорубь.
Круглое окно получилось во льду, а через окно, сквозь лёд, выглядывала чёрная живая вода.
Я ходил к проруби за водой - чай кипятить, баню топить - и следил, чтоб не зарастала прорубь, расколачивал ледок, выросший за ночь, открывал живую речную воду.
Соседка наша, Ксеня, часто ходила к проруби бельё полоскать, а Орехьевна ругалась на неё через стекло:
– Ну кто так полощет?! Тыр-пыр - и в таз! Нет, не умеют нынешние бабы бельё полоскать. Ты полощи подольше, не торопись. К телевизору-то поспеешь! Вот я, бывало, раньше полоскала. Личико у меня от мороза - красное, руки синие, а уж бельё-то - беленькое. А теперь всё к телевизору торопятся. Тыр-пыр - и в таз!
Как-то раз пошла вместе с Ксеней на речку дочка её маленькая Наташка.
Пока мать полоскала, Наташка стояла в сторонке, а к проруби подходить боялась.
– Подойди, не бойся, - говорила мать.
– Не... не пойду... там кто-то есть.
– Да нету никого...
– Не знаю кто. А только вдруг выскочит да и утащит под лёд.
Отполоскали соседки свои простыни и рубашки, пошли домой, и Наташка всё оглядывалась на прорубь: не вылезет ли кто?
Я подошёл к проруби поглядеть, чего она там боялась, не сидит ли и вправду кто-нибудь подо льдом.
Заглянул в чёрную воду и увидел в воде два тусклых зелёных глаза.
Щука придонная подошла к проруби подышать зимним, звонким, свободным воздухом.
ШАПКА ДЯДИ ПАНТЕЛЕЯ
Всю зиму прожили вороны в грачиных гнёздах.
А весной вернулись грачи. Тут-то и начался на старых берёзах крик да грай.
– Прочь!
– кричали грачи.
– Это мы строили!
– врали вороны.
В одном месте, над старым кладбищем, случился настоящий бой. Вороны и грачи сталкивались в воздухе - перья прочь!
– Правы грачи, - ворчал дядя Пантелей.
– Вороны - воры. Вон как она, жизнь, устроена. Один - строил, другой - живёт. Я - за грачей! Они любят свои старые гнёзда. Вот я, например. Дай мне новую шапку - ни за что не возьму. Я к своей старой шапке привык. Так и грачи: Подавай им старое гнездо.
– Верно говоришь, Пантелеюшко, верно, - согласилась Орехьевна.
– Только у тебя шапка и вправду на воронье гнездо похожа. Пора бы уж сменить.
– Ни за что!
– кричал дядя Пантелей.
– У меня новых шапок два сундука! Дети и внуки из города привозят. А на кой мне новая шапка? Да мне моя шапка дороже, чем гнездо грачу! Я в этой шапке сорок лет торчу! Я её на голове сорок лет верчу!
ДОЖДЬ В МАРТЕ
Всю ночь держался мороз. За крыши держался, покрытые снегом, цеплялся за сосульки, да не удержался. Сорвался с крыши, укатился в северные овраги.
И сразу потекло всё кругом - потекли сосульки, поползли с крыш снежные шапки. Появилась оттепель.
В поле снег пока не поплыл, но вздрогнул и вздохнул. А в лесах закапали с ёлок мутные капли - настала мартовская капель.
Только облака мартовские, ещё серо-снежные, ещё ледяные, не таяли никак, держали в себе холод, равнодушно плыли над подтаявшей землёй.
"У вас там тает, а нас это не касается. Мы - облака морозные, зимние".
Но тепло от земли тянулось к облакам, и понемногу закапало с их краёв пухло-серых. Начался пухлый и серый дождь.
– Ох, косточки ноют, - говорила Орехьевна.
– Ох, ломят. К весне и я растаю вместе со снегами. Растаю, растаю, как снегурочка.
– Какая уж тут снегурочка!
– смеялся я.
– Самая настоящая Бабушка Мороз.
– Не говори, аньдел мой, не смейся. Что-то на сердце тянет, что-то там тает, чего-то не хватает.