Пробить камень

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Могло быть и совпадение, — проворчал Меркулов.

— Конечно, могло, — весело согласился Турецкий.

Из его кабинета выглянул Андрей Андреевич Ксенофонтов.

— Слушайте, мне можно, наконец, уйти? Я бы за это время уже уйму денег набомбил!

Плотников

— Допустим, вы начинаете эпизод с чьего-то прохода, — говорил Плотников, — хотите показать, что кто-то идет. Но не сразу — кто именно, а нагнетаете так, нагнетаете… Вот открывается дверь машины и появляются ноги, даже не сами ноги,

а ботинки, сперва один ботинок спускается на землю, другой, потом панорамируете ноги выше — но только до колена. — Плотников одновременно живо рисовал на доске раскадровку воображаемой сцены. — Это длится несколько секунд, но зритель уже возбужден ожиданием: кто там такой, собственно, растет на этих ногах?!

Артем Александрович уже третий раз подряд вел занятия «Мастерство кинорежиссера», а вслед за этой парой собирался остаться и на «Монтаж». Это было чрезвычайное событие, и про себя Веня, свежеиспеченный студент режиссерской мастерской (нежданно-негаданно освободилось местечко!), молился, чтобы из категории события оно окончательно перешло в ранг явления, то есть чего-то периодического. Его сокурсники, видно, мечтали о том же, пришли, во всяком случае, почти все.

— Ермилова нету? — заметил Плотников, оглядывая аудиторию.

Веня покивал. Плотников обратил внимание, что из его вместительного рюкзака торчит большой плоский сверток. Один угол у него растрепался, и оттуда проглядывал кусок красного гранита с какими-то буквами.

— Кто-то умер? — испугался Плотников.

— Да не, это мемориальная доска. — Веня распаковал сверток и продемонстрировал его группе. — Сегодня на общагу вешать будем.

На мемориальной доске было написано: «На этом доме когда-нибудь будет установлена мемориальная доска, что здесь жил Илья Ермилов».

Ермилов

Ермилов с Кирой обедали на «Мосфильме», в ресторанчике, сконструированном из кинодекораций, стилизующих его одновременно под немецкую пивную, русский трактир, французский ресторан, все зависело от того, под какой стеной сидишь. Летом с ресторанчика убиралась крыша, но март для этого, к сожалению, был еще слишком холоден. Здесь снимался их фильм: для своих целей Веня с Юрцом Клементьевым выбрали мосфильмовский павильон, благо бюджет позволял. Съемки были сплошь интерьерные, а необходимых условий (по сценарию нужно было планомерно заливать квартиру водой) они не смогли найти ни на учебной киностудии, ни на студии Горького.

Пока ждали десерт, мимо прошла на обед группа статистов — полтора десятка шахтеров в касках и со светящимися фонариками на лбу. Ермилов хорошо слышал, как два последних шахтера беседовали о работе Фрейда, явственно прозвучала фраза: «…остроумие и его отношение к бессознательному». Живописно чумазые «пролетарии» заполонили все соседние столики и принялись изучать меню.

Кира пожаловалась:

— Вам-то хорошо, а мне… в Скоморохово с этим психом — это же пытка! Одна его флейта чего стоила!

— Зато мы достали деньги, — напомнил Ермилов.

Денег на кино хватило впритык. Это было здорово, это того стоило!

— Только представь, —

сказал Ермилов. — Юрец или кто-то из его помощников заряжает в камеру пленку. Определяет расстояние между актерами и предметами в кадре, облегчает последующую регулировку объектива, чтобы все было хай-фай, в фокусе. Потом они ставят свет с помощью дуговых ламп, то открывая, то закрывая «амбарные ворота» — подвижные створки, которыми меняют степень и направление освещенности. Веня тут же, орет на ассистентку, чтобы не забыла на полу павильона скотчем обозначить места, где актеры должны будут находиться на старте съемки. А где — через минуту. А где… Актеры загримированы и ждут только трех сокровенных воплей: «Тишина на площадке! Звонок», потом «Мотор» и, наконец, «Скорость»…

— Венька еще больше растолстеет от счастья, — не удержалась Кира. — Удивительные метаморфозы. Он — режиссер. Ты — сценарист. Как все меняется.

— А ты меняешься? Мне почему-то кажется, ты сейчас в очередной раз меняешься.

Вместо ответа она вдруг рассердилась:

— Ермилов, остановись, куришь как паровоз, неужели сам не замечаешь?!

— Ты слишком капризный зритель, раньше тебя раздражало, что только я и не курю в нашей компании…

— Тогда сходи купи мне пачку «Житана». Он послушно поднялся, а когда вернулся с сигаретами, ее не было.

— Опять, — вздохнул Ермилов. — Все сначала. Он уже проходил это, только почему-то тревожно заныло сердце.

Но через два дня Ермилов не выдержал и позвонил Турецкому. Они встретились, и Ермилов рассказал про Киру, — все, что знал и чувствовал.

— Парень, тебе хорошо с ней было? — спросил Турецкий.

Ермилов смог только кивнуть. Тогда Турецкий похлопал его по плечу:

— Так почему нельзя просто быть за это благодарным?

Ермилов подумал и сказал:

— С одной стороны, я так давно люблю ее, что пора бы уже и перестать… С другой — вряд ли получится.

— Давно — это сколько?

— Где-то с год, наверно.

Турецкий подавил улыбку. Действительно давно, ничего не скажешь.

— Вот что мне теперь делать?

— Да просто живи, — посоветовал Турецкий. — Снимай свое кино. Не об этом ли ты мечтал?

— Просто живи… А если с ней что-нибудь случилось?

— С чего ты взял, Илья?

— Так ведь нету же ее!

— Но ты сам сказал, что она и прежде исчезала, и надолго.

— Верно. Но сейчас как-то совсем странно.

— В любом случае заявить об исчезновении человека лучше родственникам.

— Она сирота, у нее нет никого.

— Хм… Тогда вот что, — сказал Турецкий. — Ты сам позвони в милицию, как положено. А я потом подключусь.

Кира

Она приезжала к Георгию много раз. Когда надоедали однокурсники, Ермилов, преподаватели, она бросала все и убегала к нему. Он принимал ее молча, ни о чем не спрашивал и не удивлялся ее приходу, — будто ждал. Несмотря на то что промежутки между ее приездами бывали значительными, она чувствовала странную связь с этим человеком. Возможно, дело было в его загадочности.