Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе
Шрифт:
В плане изучения отношения личности к «дофеодальному» обществу было бы весьма существенно исследовать вопрос о переходе варваров от язычества к христианству. Смена религии была тесно связана с переходом от варварства к цивилизации, следовательно, и с разложением доклассовой социальной структуры. Но все это — особая тема [174] .
Изложенное, разумеется, не решает поставленных нами вопросов. Мы хотели лишь наметить возможные пути их исследования и подчеркнуть значение проблемы «личность и общественная структура».
174
См.: S. Piekarczyk. Barbaryncy i chrzescijanstwo. Warszawa, 1968.
Если же попытаться подвести самые предварительные итоги уже проделанной работы, то, по-видимому, можно было бы высказать следующие предположения.
В варварском обществе включение индивида в социальное целое осуществлялось через посредство серии или иерархии «малых групп» разного объема и состава. При этом человеку предоставлялись очень ограниченные, минимальные возможности для выбора жизненного
Тем не менее не существовало полного растворения индивида в группе. Складывалось определенное равновесие общества и индивида. Микроструктура «дофеодального» общества, по-видимому, выполняла двойственную функцию: с одной стороны, она подчиняла входившего в нее индивида обществу, с другой — в какой-то мере создавала условия для проявления его индивидуальности. Но возможности для развития индивида оставались крайне ограниченными всей системой социальных связей, равно как и отношением общества и природы. Особенно важно в этом смысле то, что были минимальными возможности закрепления и передачи, воспроизведения индивидуального творчества. Поэтому и культурное развитие варварского общества совершалось до крайности медленно, доминировали моменты традиционности. Это общество, скорее воспроизводящее себя на прежней основе, нежели изменяющееся. Недифференцированная, высокая мера слитности доклассового общества прямо связаны с нерасчлененностью социальной практики индивида.
Изучение избранного нами круга исторических источников позволяет, даже и при более интенсивном их анализе, сделать лишь ограниченные наблюдения. Для рассмотрения той же самой проблемы под другим углом зрения необходимо, как уже упоминалось, привлечь памятники литературы, искусства, мифологию, религию.
Черты общественного сознания, которые удается раскрыть при исследовании Правд, по большей части характерны не только для варваров, но и для «архаического сознания» вообще. Положение личности в «дофеодальном» обществе, рисующееся по судебникам, также вряд ли специфично для одного этого периода; могут возникнуть многочисленные и подчас оправданные аналогии с другими доклассовыми и раннеклассовыми обществами, с другими эпохами истории.
Следовательно, необходимо привлечь также и источники иного рода, которые дали бы возможность осветить нашу проблему в другом аспекте. Лишь в результате комплексного исследования удалось бы, возможно, раскрыть те черты человеческой личности и ее отношения с социальной структурой, которые типичны для переходной эпохи от родового строя к феодализму [175] .
Глава III.
Некоторые аспекты процесса феодализации
175
Но мы не исключаем возможности того, что и в результате всестороннего (насколько это допускает имеющийся в распоряжении историка материал) изучения проблемы «индивид и общество» применительно к «дофеодальному» периоду мы не получим ответа, который ясно обнаружил бы специфические черты общественного сознания. Не окажется ли, что во всех доиндустриальных обществах (во всяком случае, в достаточной мере архаичных) будут вновь и вновь обнаруживаться приблизительно сходные структуры сознания, формы поведения, способы включения индивида в социальное целое? И в этом случае значение подобного исследования было бы в высшей степени велико.
§ 1. От свободы к зависимости
Понимание процесса феодализации определяется оценкой его предпосылок. Мы считали необходимым в этой связи рассматривать особенности структуры варварского общества, сосредоточивая внимание на системе социальных связей и на отношениях собственности. Как мы видели, варварское общество отличалось чрезвычайной консервативностью своей структуры и почти полным отсутствием внутренних факторов развития. Механизм его функционирования допускал по преимуществу лишь повторение и воспроизведение раз навсегда установившейся формы общественных отношений, затрудняя их внутреннюю трансформацию и спонтанный переход к иной системе. Отношение человека к возделываемой им земле в варварском обществе характеризовалось неразрывным единством его с участком; земля не была простым объектом владения, скорее она являлась предпосылкой существования человека, частью его собственной природы. Земельный надел крестьянина не представлял собой его частной собственности; под эту категорию нельзя, без значительных натяжек, подвести ни англосаксонский фолькленд, ни скандинавский одаль, ни даже, франкский аллод. Полнота обладания участком — не основание для того, чтобы считать права обладателя частнособственническими. Вообще отношение варваров к богатству имело особый характер: материальные ценности не только, а подчас и не столько служили источником дальнейшего обогащения, сколько выступали в качестве орудия социального общения, достижения, поддержания и повышения общественного престижа, внеэкономического могущества.
Разграничение понятий, на котором мы настаиваем, далеко не сводится к замене выражения «частная собственность» выражением «полнота обладания». Вопрос гораздо более серьезен. Ведь из приравнивания аллода к частной собственности, к товару обычно следует вывод, имеющий решающее значение для понимания всего процесса превращения свободных земледельцев в зависимых держателей. Не секрет, что тезис об аллоде– «товаре» в советской медиевистике опирается на известное высказывание Ф. Энгельса, содержащееся в незаконченной и при жизни его не опубликованной рукописи «Франкский период». По его мнению, в противоположность азиатским народам и русским, у которых не образовалась частная собственность на землю, вследствие чего «государственная власть проявляется в форме деспотизма», на завоеванной германцами территории наделы пахоты и луга превратились в аллод, в свободную собственность, — отсюда, по мысли Энгельса, идет развитие феодализма, общественного, государственного строя, разлагающего государство и в своей классической форме уничтожающего всякий аллод [176] . Феодализм, по словам Энгельса, возникает именно на основе аллода. «Аллодом создана была не только возможность, но и необходимость превращения первоначального равенства земельных владений в его противоположность. С момента установления аллода германцев на бывшей римской территории он стал тем, чем уже давно была лежавшая рядом с ним римская земельная собственность, — товаром. И таков уж неумолимый закон всех обществ, покоящихся на товарном производстве и товарном обмене, что распределение собственности делается в них все более неравномерным, противоположность между богатством и бедностью становится все резче и собственность все более концентрируется в немногих руках, — закон, который при современном капиталистическом производстве достигает, правда, своего наиболее полного развития, но отнюдь не только при нем вообще вступает в силу. Итак, с того момента, как возник аллод, свободно отчуждаемая земельная собственность, земельная собственность как товар, возникновение крупной земельной собственности стало лишь вопросом времени» [177] .
176
См.: К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 19, стр. 496–497.
177
К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., т. 19, стр. 497.
Земля, продолжает Энгельс, была главнейшим видом богатства в аграрном обществе Европы раннего средневековья. «Господствующим классом, который постепенно складывался здесь с ростом имущественного неравенства, мог быть лишь класс крупных землевладельцев, формой его политического господства — аристократический строй. Поэтому, если мы увидим, как на возникновение и развитие этого класса неоднократно и как будто даже преимущественно оказывали влияние политические средства, насилие и обман, то мы не должны забывать, что эти политические средства только содействуют усилению и ускорению необходимого экономического процесса» [178] .
178
Там же, стр. 497–498.
Эти слова Энгельса хорошо известны, они очень часто приводятся в наших учебниках и исследованиях по истории раннего средневековья (обычно с изъятием фразы о «законе всех обществ, покоящихся на товарном производстве»). Тем не менее на разборе некоторых выдвинутых здесь положений необходимо остановиться. Энгельс, естественно, опирался на те сведения, которые он мог почерпнуть из современной ему западноевропейской, преимущественно немецкой историографии. В частности, мысль о том, что аллод был равноценен римской частной собственности — possessio и, подобно ей, представлял собой свободно отчуждаемую собственность, Энгельс мог заимствовать у П. Рота, на которого он часто ссылается [179] . Однако ученые, книги которых Энгельсу приходилось использовать, не предложили достаточно глубокого объяснения описываемых ими явлений из истории раннего средневековья. Восполняя этот пробел, Энгельс ограничился рассуждением общего порядка. Но выдвинутое им построение небезупречно.
179
См.: Р. Roth. Geschichte des Beneficialwesens von den altesten Zeiten bis ins zehnte Jahrhundert. Erlangen, 1850, S. 104–105, 207–208, 436, f. См.: К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч, т. 19. стр. 498, 500, 501, 507, 508, 513.
Прежде всего, Энгельс приравнивает аллод к римской частной собственности. Между тем германский аллод и римская земельная собственность, несомненно, разные институты. Аллод — форма владения, обусловленная принадлежностью к общине, тогда как римская земельная собственность была принадлежностью граждан, подданных римского государства. Римское частное землевладение сложилось в совершенно ином обществе, нежели аллод. Аллод, как подчеркивалось выше, не был товаром, свободно отчуждаемой собственностью, а общество, в котором он складывался и развивался, не покоилось на товарном производстве и обращении товаров, ибо ни франкское, ни какое-либо иное общество в раннесредневековой Европе не характеризовалось развитием товарного производства и обмена; напротив, оно было в основе своей натурально-хозяйственным. Товарный обмен — реальность этой эпохи, но он не определял структуры общества. Поэтому во франкском обществе невозможны были ни свободная игра рынка, ни перераспределение собственности в соответствии с тем законом, на который ссылается Энгельс. Все попытки Допша и его последователей доказать, что эпохе раннего средневековья были знакомы развитые товарно-денежные отношения, давно обнаружили свою несостоятельность.