Проблески золотого детства
Шрифт:
Только вчера я получил сообщение, что на один наш центр напали. Под напором толпы были разбиты все стекла. Люди забирали все, что хотели. И после этого все было сожжено.
Мои люди никому не принесли вреда; они там просто встречались, просто медитировали. Даже полицейский сказал: «Это странно, потому что на протяжении двух лет мы наблюдали за этими людьми, и они совершенно невиновны. Они не несут ни политику, ни идеологию - они просто наслаждаются собой. Нельзя объяснить, почему их дома нужно сжигать». Полиция может не находить объяснения, потому что оно здесь, лежит в этом кресле у зубного врача.
Я не знал ни одного дня, когда не было бы той или иной проблемы; и это самое странное, потому что мы никому
Первое, что я хочу сказать — следующее: примите то, что уже есть. Секс — это не ваше творение, слава Богу; иначе все использовали бы разные механизмы, и все бы очень огорчились, потому что эти механизмы совершенно друг к другу не подойдут. Они не подходят, даже когда они совершенно одинаковые, когда они должны гармонировать, они не гармонируют. Если бы каждый изобретал свою собственную сексуальность, тогда бы наступил полнейший хаос. Вы не можете представить это себе. Хорошо, что вы уже пришли готовыми, вы уже были потенциально теми, кем вы станете.
А смерть - это тоже такая естественная вещь. Просто задумайтесь на мгновение: если бы вы жили вечно, что бы вы делали? Помните, вы не могли бы совершить самоубийство. Я всегда любил поиски Александром секрета вечной жизни… В конце концов, он нашел его в пустыне Аравии. Какая радость! Какой экстаз! Он танцевал. Но потом ворон сказал: «Подожди, подожди мгновение, пока ты не выпил эту воду. Это не обыкновенная вода, Я пил ее! Теперь я не могу умереть. Я испытал все способы, но ничего не помогло. Яд не может убить меня. Я разбивал свою голову об камень, но камень раскололся, а у меня — ни царапины. Перед тем, как ты решишь выпить воду, подумай дважды». История говорит, что Александр убежал от пещеры, чтобы побороть искушение выпить эту воду.
Великим учителем Александра был никто иной, как Аристотель, отец европейской философии и логики. На самом деле, Аристотель был отцом всего западного мышления. Великим отцом! Без него не было бы науки, и, конечно, Хиросимы и Нагасаки. Без Аристотеля вы не можете представить себе Запада. Аристотель был учителем Александра, а я всегда убеждался, что учителя очень бедны.
Я помню, как в детстве я рассматривал книгу я не могу вспомнить, какую или, возможно, это был фильм - в котором Аристотель учил Александра, и мальчик сказал: «Сейчас я не хочу заниматься. Я хочу кататься верхом. Ты должен стать моей лошадью». И бедный Аристотель стал лошадью. Он опустился на четвереньки, в то время как Александр уселся к нему на спину и начал кататься на нем. И это был человек, который стал отцом всей западной философии! Каким отцом…?
Сократа никогда не называют отцом западной философии. Сократ, конечно, был учителем Платона, а Платон был учителем Аристотеля. Но Сократа отравили, потому что он не был приятным человеком - его было нелегко переваривать. Запад хотел забыть о нем все. Он создал синтез, о котором я говорю. Если бы он не был отравлен и его бы слушали; если бы его проникновение в истину стало бы основой современной цивилизации, мы бы жили в совершенно ином мире. Платона тоже не считали отцом, потому что он был слишком тесно связан с Сократом. На самом деле, мы ничего не знаем о Сократе за исключением того, что о нем написал Платон.
Так же как Девагит делает заметки, Платон постоянно делал заметки о своем учителе. Платона не принимают, потому что он был только тенью Сократа. Аристотель — ученик Платона, но он Иуда. Он был учеником вначале, и учился тому, чему учил его учитель, а потом он стал учителем на свой лад. Но каким он был бедным учителем, если ему платил король, за то, что он учил его сына. Так ужасно узнать, что он был готов стать лошадью Александра! Кто кого учит? Кто настоящий учитель?
Я был преподавателем в университете. Я знаю, что Александр, катающийся на Аристотеле, опровергает то, что Аристотель был отцом западной философии. Если он отец, тогда вся философия на Западе — это всего лишь сирота, ребенок, которого приютили христианские миссионеры, возможно, даже, Мать Тереза в Калькутте. Эта великая женщина могла сделать все что угодно! Мне жалко Аристотеля. Я не могу подобрать Другого слова. Мне стыдно, потому что я тоже был профессором.
Первое, что я обычно говорил каждый день своим студентам: «Помните, здесь я учитель. Если вы не хотите меня слушать, просто уйдите. Если вы хотите слушать меня, тогда просто слушайте. Я готов ответить на все ваши вопросы, но я не допущу ни одного шороха, даже шепота. Если здесь у вас есть девушка, то немедленно уходите отсюда, и я позволю нам уйти вместе с девушкой. Когда я говорю, то говорю только я, а вы слушаете. Если вы хотите что-то сказать, то поднимите руку и держите ее поднятой, потому что это не значит, что когда вы хотите задать вопрос, я обязательно должен ответить на него сразу. Я здесь не как ваш слуга. Я не Аристотель. Даже Александр не смог бы сделать из меня лошадь».
Так я говорил каждый день, и я счастлив, что они поняли это. Им пришлось. Поэтому я иногда злюсь на тебя, Девагит, прекрасно зная, что тебе приходится пользоваться клавишами, и шума от них не избежать. Это просто моя старая привычка.
Я никогда не говорил, если не было полной тишины. Вы знаете, на протяжении нескольких лет вы слушали меня. Вы знаете тишину в Будда Холле. Только в такой тишине… Твоя английская фраза имеет огромное значение: что тишина настолько глубока, что можно услышать то, как иголка падает на пол. Я знаю, я просто привык к этой тишине.
Вчера, когда я покинул комнату, ты не выглядел очень счастливым. Позже, в тот же день, я плохо чувствовал себя, это действительно причинило мне боль. Я никогда не хотел никаким образом причинить тебе боль, это просто была моя старая привычка, а ты больше не сможешь научить меня новой. Я вышел за пределы обучения.
Когда я приехал в Америку, то снова начал водить машину, и, сидя со мной, люди раздражались. Я не водитель, что же говорить о хорошем водителе поэтому, естественно, что я делал все неправильно. Хотя они пытались не вмешиваться, я мог понять их сложности. Они контролировали себя. Я вел машину, а они контролировали себя — это было прекрасная сцена. Но все равно, иногда они забывали и начинали мне что-то говорить, в чем они часто были правы. По правы они или нет, это не имеет значение когда я веду машину, я веду машину. Если я делаю что-то неправильно, я делаю что-то неправильно. Сколько они могли контролировать себя? Это было опасно, и их не волновала их собственная жизнь. Их волновала моя жизнь, но что я мог поделать? Я мог просто констатировать, что если я вел машину неправильно, то продолжил бы это. В то мгновение я не хотел, чтобы меня учили. Это был не эгоизм.
Здесь я прост. Вы мне всегда можете сказать, в чем я не прав, и я выслушаю вас. Но когда я что-то делаю, я ненавижу, когда вмешиваются. Даже хотя вмешательство может быть полезным, я не хочу этого, даже если это на пользу. Я лучше умру, неправильно ведя машину, чем буду спасен чьим-то советом. Такой я есть и очень поздно что-то менять.
Вы удивитесь, узнав, что это всегда было слишком поздно. Даже когда я был ребенком, это уже было поздно. Я могу делать только то, что я хочу делать; правильно или не правильно — неважно. Если это окажется правильным, хорошо; если это не будет правильным, ничего.