Пробудись, железо!
Шрифт:
– Были воины сильнее и отважнее меня, – отмахнулся дон Карлос. – Примером настоящей рыцарской доблести был для меня дон Рикардо – мой десятник в Королевской Сотне. Его единственного из нас не страшила Казнь чести. Просто он понимал, что честь казнить невозможно. Этот человек готов был постоять за каждого из нас и стоял до конца. В бою его не брало оружие – но от какой-то дрянной лихорадки дон Рикардо сгорел за несколько дней. Даже на смертном одре умудрился пошутить. Нас, кроме него, тогда оставалось четверо живых. Он собрал нас и сказал: «Встаньте в ряд у моей могилы, а Хосе пускай повернётся
Идальго умолк. Казалось, стены темницы давят её обитателей, выгоняя из глубины памяти на поверхность самое неприятное, что только есть.
– Нас было десять, – глухо проговорил рыцарь. – Остался я один. Не знаю, ради чего. Стало быть, наперекор всему. О дальнейшем тебе известно.
Пабло слушал в глубокой задумчивости.
– Наперекор, стало быть. – Он пожевал соломинку, сплюнул. – Да-а… Вот, стало быть, почему в разгар сражения боевой клич «Святой Георгий!» превращается в «Де пута мадре!» [2] .
2
Грязное испанское ругательство.
– Истинно так, – кивнул дон Карлос. – Сражаются тоже наперекор. Мне война уже опротивела, но ничего другого я не знаю. Вернувшись с Материка, я увидел, что среди дворян мне по-прежнему нет места, но и в шкуре грахеро я словно взаперти. Быть может, в поле с сохой я тоже чему-то противлюсь, но это незаметно мне самому! Слабое утешение.
– Попробуй жениться, – подсказал Пабло. – Заведёшь семью – угомонишься.
– Ну нет! – сердито обрубил дон Карлос. – Что лихорадка, что любовь – всё недуг. Всё точит человека. Только от лихорадки умирают наверняка, а от любви – разве что по глупости. Переболев единожды, станешь неуязвим на всю жизнь. Правда, многие болеют долго и счастливо, да так и умирают больными.
– Ты это сейчас наперекор кому?
– Никому. Сейчас я согласен с собственной жизнью.
За решёткой раздались тяжёлые шаги. Загремел ключ, скрипнули несмазанные петли. В тёмно-сером проёме мигнул неяркий фонарь, не давая глазам выбрать между светом и темнотой. Позади него виднелись неуклюжие тени четверых альгвазилов.
– Ну что, протрезвели, удальцы? – беззлобно бросил один из них. – Поднимайтесь, хватит валяться. Не злите судью, он и без вас как сам дьявол.
Зал суда отличался от камеры лишь тем, что на окнах не было решёток, на полу – прелой соломы да потолок терялся из виду в темноте выше окон. Но зал давил на людей ничуть не хуже темницы, даром что был намного просторнее. Даже на тех, кому в суде ничего не грозило. И даже на тех, кто грозил сам!
Впрочем, неудивительно – в зале царил душный полумрак, который, казалось, не пропускал лучики солнца, проскользнувшие в стрельчатые окна. На заваленном бумагами столе судьи стояли два подсвечника, с которых даже не пытались соскабливать оплывший воск, ещё один, такой же – на низеньком столике писаря. Слева на стене – кандалы, дыба и ржавый строй пыточных орудий. Правда, многие из них давно не были в деле и уже плотно укутались паутиной. Тяжёлое, потемневшее не то от времени, не то от копоти резное распятие над креслом судьи не внушало веры в божественную природу правосудия, зато с первого взгляда убеждало в его жестокости.
Четверо стражников вытянулись, дружно стукнув протазанами об пол, – в зале появился судья. Неприметный, дряхлый, облачённый в чёрную мантию, от которой сам он казался ещё более бесцветным, блюститель закона прошествовал к своему высокому креслу. Он привычно уселся и направил на двоих стоящих перед ним людей немигающий взгляд – столь тусклый и неподвижный, что дон Карлос готов был принять судью за слепого.
– Именем Господа нашего, государя Фердинанда I и Островного королевства, – чуть слышно прошелестел старик. – Слушается дело о нарушении вечернего покоя благопристойных горожан, выразившемся в драке числом более двух человек с обнажением оружия и пролитием крови в таверне «Пять пальцев».
Разобрать его речь, не обратившись в слух всем своим существом, было невозможно. Казалось, даже зловредные осенние мухи – и те перестали жужжать. Робкого вида писарь торопливо скрипел пером.
– Суд должен знать имена преступников, – продолжал судья.
– Мы не преступники, ваша честь, – выступил вперёд дон Карлос.
– Суд повторяет вопрос. – В голосе старика жизни было не больше, чем в шорохе прошлогодней травы.
– Я кабальеро дон Карлос Диего де Альварадо-и-Вальдес, – представился дворянин. – Мой товарищ – грахеро Пабло Вальехо.
– Преступник называет себя дворянином, – безо всякого выражения бубнил судья.
– Мы не преступники! – твёрдо повторил дон Карлос. – Вчера мы вдвоём прибыли в город на торг. Вечером мы остановились в таверне «Пять пальцев», где в общем зале подверглись злодейскому нападению махос. Законы рыцарской чести предписывают защищаться с оружием в руках.
– Чтобы задержать вас, альгвазилам пришлось применить силу. – Судья выдержал паузу. – Вас взяли в числе прочих махос. Все преступники понесут заслуженное наказание.
– Мы не махос, – стоял на своём кабальеро. – Кроме того, Пабло Вальехо в драке не замешан и суду не подлежит.
– Желает ли преступник сказать что-либо ещё?
– Так точно. Как посвящённый в рыцари, я пользуюсь привилегиями дворянства. Деяния мои подсудны суду высшего сословия при дворе короля. Лишь равные и старшие вправе судить меня.
– Преступник упорствует, приписывая себе дворянство. – Старик медленно поднял глаза. – Чем он готов доказать истинность своих слов? Опоясан ли он рыцарским мечом, в порядке ли жалованная грамота?
– Меча при нём не обнаружено, – подал голос стражник из-за спины дона Карлоса. – Резался дагой.
Судья склонил голову набок и одним глазом воззрился на кабальеро – точно бык перед атакой.
– Истинно так, – подтвердил дворянин, не обращая внимания на стражника. – И меч, и грамота хранятся в моём доме.
– Где он находится?
Дон Карлос назвал имение. Судья перелистал бумаги в поисках нужной записи.
– Подсудимый называет своим домом потомственное владение графа де Лейва. – Шелестящему голосу старика вернулся безжизненный тон. – Вы состоите в родстве или свойстве?