Пробуждение Дениса Анатольевича
Шрифт:
— Где, внутри реактора? — тупо удивился я. — Не пойму, зачем вам самому туда лезть. У вас же есть подразделения МЧС…
— Да я не об этом! — с легким раздражением откликнулся тезка римского императора. — Я о преимуществах. Считайте: отличная выживаемость — раз, низкий болевой порог — два, физическая сила — три, устойчивость к агрессивным средам — четыре, высокий Ай-Кью и развитая интуиция — пять… А возраст! Чаушеску прожил, в общей сложности, лет триста, и мог бы дольше, если бы… Ну вы меня понимаете. Признайтесь, некоторая, скажем так, специфика нашего ежедневного питания — не самая большая плата за эти и
Из-за сильной головной боли я, должно быть, выпустил из виду одно важное звено в длинных рассуждениях президента-кровососа.
— У меня со школы было неважно с математикой, — сказал я, — но я помню про геометрическую прогрессию. Если все так здорово, почему же до сих пор Земля не заселена вам… вам подобными?
Слово «вампир» я не употреблял, чтобы понапрасну не доставать опасного гостя. Господин Хлебореску с первых же минут разговора в своем новом качестве дал мне понять, что этот грубый термин для него оскорбителен и что он, Хлебореску, предпочитает замену — «немуритор»: то есть «бессмертный» по-румынски. Подозреваю, сюжеты о Кощее были основаны на реальных событиях. Просто в стародавние времена еще не были знакомы с понятием «метаболизм».
— Вот еще одно классическое, хоть в учебник, заблуждение. — Румын воздел указательный палец. — Нет тут прогрессии. Нам, разумеется, для поддержания жизни необходима свежая кровяная плазма донора, и при этом, увы, некоторые доноры не выживают. Однако даже те, кто выживает, не становятся нам подобными. Укусить — еще не значит инициировать. Здесь что-то вроде… как это по-русски… одномужества для женщин, или одноженчества для мужчины… то есть моногамии, да. Один выбор. За всю свою жизнь каждый из нас может обратить только одного и только осознанно.
— Почему же Чаушеску выбрал вас? — вяло спросил я. — Почему он, как вы сказали, не обратил кого-то за предыдущие триста лет?
— Случай, Денис Анатольевич, элементарный случай, — пожал плечами мой собеседник. — Провидение, рок, судьба, сами выберите подходящее слово. Мне повезло. Разумеется, его дар не должен был достаться простому армейскому капитану. Чаушеску очень, очень, очень долго ждал. Он выжидал, пока был валашским господарем и пока был генеральным секретарем. Он заспешил, только когда армия отвернулась, а секуритате разбежалась: он подумал, что после расстрела ему отрежут голову, а это для нас так же необратимо, как и серебряная стрела… К сожалению.
Усмехнувшись, Хлеброреску провел ногтем по своему горлу.
— Покойник был большим хитрецом и огромным эгоистом, — продолжал он, — но за свои три сотни лет так и не научился мыслить глобально. Он воображал, что его дар — его личный капитал, как фамильярное… нет, фамильное золото, которое должно остаться в семье… Я потом нашел и расшифровал его записи. Там было много интересного, но не было мудрости.
В последние годы он все колебался, кому передавать эстафету, — сыну Нику или сыну Валентину, Валентину или Нику, больше никого в этом списке не было… Он все прикидывал и раздумывал, и тут пришел декабрь 89-го, и был этот глупый полет в Тырговиште… и вертолет с пустым бензобаком и пилот с пулей в голове. Выбирать стало уже не из кого, пришлось кусать первого, кто подвернулся ему под руку… под зубы. Будь Чаушеску мудр, он бы давно укусил
Я представил себе нетленного Леонида Ильича, бодро шамкающего ныне, и присно, и во веки веков — и тихо ужаснулся. Эгоизм румынского генсека не показался мне такой уж большой бедой.
— Вы, значит, расстреляли его серебряными пулями? — спросил я.
— Самыми обычными, — признался бывший армейский капитан. — И голову ему не догадались отпилить. Я ведь в тот день тоже не сразу сообразил, чего он мне в шею вцепился. Думал, спятил…
— Тогда я ничего не понимаю. — Я потер лоб. Изнутри меня туда же прицельно тюкнула слива. — Как же вам удалось его убить?
— А мы его тогда, в 89-м, и не убили, — почти равнодушно заметил Хлебореску. — То есть думали, что убили, но ошибались. Нам очень повезло: яму выкопали глубокую, и его, и Елену захоронили в отдельных цинковых гробах, и гроб с Николае положили снизу. Уже потом, когда вскрывали могилу, оказалось, что за год он прогрыз два слоя цинка и только во втором гробе, где Елена, завяз. Наш Великий Кондукатор живуч был необычайно. Если бы я не знал заранее и не приготовил оружие, мог бы его упустить… По-настоящему дата его рождения и дата смерти — не такие, как в энциклопедиях. Когда наш народ будет готов узнать правду, я прикажу внести поправки в учебники истории.
— А ваш когда народ будет готов?
— Не знаю. Нескоро. Я нетороплив. Новый порядок завоюет мир поступенчато… постепенчато. Сперва Румыния, потом Россия, после Соединенные Штаты Америки… G8, G20… Саммиты на высшем уровне бывают каждые три-четыре месяца. Лидеры общаются, процесс идет… Представьте: вот она, мировая элита — умные, опытные, почти бессмертные. Я, вы, Квам — все будем братьями по крови.
— Вот и летели бы сразу к мистеру Кваму, — предложил я румыну. — Все-таки Америка — главная сверхдержава. Не пойму, отчего вы не начали с президента США? Уж сразу кусали бы его.
— Я думал про это, — серьезно сказал Хлебореску. — Но там строже протокол. Вам-то в Белом доме устроят аудиенцию в любом формате, а для такой маленькой страны, как наша, трудно получить тет-а-тет с американским президентом. А свидетели нежелательны. К тому же, — румын мне подмигнул, — проект долгосрочный, а в вашей стране Конституция самая лабильная… то есть скользящая, подвижная. Глупо отдавать дар лидеру, которому осталось быть у власти год-два. У вас все проще. Президентский срок был четыре года, потом шесть… Теперь вы можете сделать и восемь, а потом вообще убираете ограничения. К вам привыкнут, и никто уже ничего не захочет менять. Тем более вы больше не будете стареть. Вы за-кон-сер-ви-ру-е-тесь в своем возрасте. Денис Немуритор!
О-о-о-ох! Первый раз моя чугунная слива просто откликнулась на это отвратительное «немуритор» ударным стуком. Теперь же, когда мерзкое кащеево слово возникло второй раз, паршивка в моей голове отбросила всякий политес и взялась за меня основательно.
Боль стала резонатором. Каждая фраза румынского президента кувалдой вбивалась мне в уши — в то время как собственные мои слова доносились до меня, словно бы через толстый слой ваты. Ага, вот и выход: мне тоже надо говорить. Пока я говорю с ним, он молчит. Моя реплика — крохотная передышка.