Пробуждение мёртвых богов
Шрифт:
Олег Борисов тяжело посмотрел на него снизу вверх, сплюнул на землю и ответил на родном языке.
– Русские не сдаются.
Варвары поняли его без перевода. Следующий удар оборвал жизнь последнего члена отряда.
Всё закончилось очень быстро, хотя мне казалось, что прошло несколько часов. Варвары ушли, а на дороге остались лежать те, кто ещё недавно всерьёз предполагал изменить ход истории, выступить при поддержке одних богов против других, стать вершителями судеб всего мира.
Мужественный воин Олег, его храбрые дружинники, въедливый химик Антон, надоедавший
Теперь они все мертвы. Убиты отрядом каких-то варваров, которых в этом месте или в этом времени не должно было существовать. Но из-за моего глупого вмешательства их миссия так и закончилась на рассветной дороге близ древнего города Олисипо. И когда варвары их добивали, я трусливо сидел в кустах, не смея высунуть нос.
Чёткая железная логика офисной крысы XXI столетия успокаивала, что никакой помощи я бы товарищам не оказал, если бы был с ними, просто погиб одним из первых и всё. Но внутренний голос с презрением отвергал все эти оправдания. И, хотя Олег перед смертью сказал о том, что русские не сдаются, у меня в голове звенела другая фраза: «Русские своих не бросают!»
Со всей пронзительной ясностью я осознал, что это не сон, не бред сумасшедших реконструкторов, не компьютерная игра. Это Римская империя, это мир прошлого, чуждый и жестокий, в котором мне предстоит теперь жить. Я застонал, обхватив голову руками, выпрямился, хотел подойти к месту побоища, чтобы посмотреть, не осталось ли кого-нибудь живого. Но какой-то инстинктивный, животный ужас заставил меня развернуться и побежать в другую сторону, не разбирая дороги, не определяя направление, давя рвущийся наружу крик.
Пока на моём пути не возникла стена, к подножию которой я упал, потеряв сознание…
ГЛАВА IV. НОВЫЙ МИР
Вечерний свет с трудом пробивался сквозь плотные ставни в келью, где я находился. Очевидно, когда я потерял сознание, мне помогли христианские монахи, которые перенесли меня к себе, дали воды и позаботились о моём самочувствии. Что же, наверное теперь мне следует относиться к ним, как к единственным друзьям в этом мире, мало ли, каким ветром меня занесло сюда. Возможно, придётся закончить свою жизнь таким же монахом в… в каком веке я вообще нахожусь, собственно? Явно ведь, не в первом, как рассчитывал Романов!
Судя по всему, Рим ещё не пал, однако христианство, как я понял, уже плотно распространилось в империи. Вот тут меня и подводит знание истории. Точнее почти полное её незнание. Римская империя вроде пала в пятом веке, и причин этому было множество, в первую очередь – внутренние проблемы. Варвары не уничтожили сильнейшую империю, они лишь ускорили её смерть и растащили останки. Однако, когда христианство утвердилось?
Дерьмо, какая теперь разница вообще? Всё это означает лишь одно – мне конец, я застрял тут! Какого лешего меня понесло за всей этой гоп-компанией? Теперь вместе с моей глупостью и безбашенностью, я сдохну в древнем мире один, нищий, либо от голода, либо от какой-то болезни. Или, как предполагалось ранее, меня просто сделают рабом, или убьют.
Наверное, и правда лучше мне спрятаться в этом храме, каким угодно образом уговорить его обитателей
Я не выдержал и разрыдался. По-настоящему, как в детстве. Было всё равно, нормальный ли это поступок для меня, но я больше не мог сдерживаться. Мне страшно хотелось, чтобы меня сейчас пожалел кто-то, успокоил, сказал что-то вроде, мол, ну да, дурак ты, наделал делов, будешь знать. А потом вернул обратно, строго предупредив больше так не делать. Может даже наказал, лишь бы вернул всё как было!
Чтобы оказаться в двадцать первом привычном веке, в том самом скандинавском пабе, снова потягивать пенное пиво, болтать с Максимом, поглядывать на Лену, и строить планы, как опять очутиться в её постели. Чтобы стереть из памяти мёртвые тела на дороге в рассветной полумгле, и свой глухой, сдавленный крик, инстинктивно негромкий, трусливый, чтоб ТЕ не вернулись посмотреть, кто это там кричит, и походя не проткнули его коротким обоюдоострым мечом.
В этот момент я услышал шаги за дверью и быстро вытерев слёзы, сделал несколько глубоких вдохов. Судя по всему, сейчас мне станет стыдно за это проявление слабости. В келью зашёл кто-то из монахов, или, что вряд ли, священников. Я никогда не был силён в церковной иерархии, да и она сильно отличалась, скорее всего, в этом времени. Хотя в каком таком "в этом"? Нет, надо положить конец этим мучениям и разобраться с главным вопросом. Если известное мне времяисчисление начинается с рождения Христа, то есть самый очевидный способ узнать какой сейчас год.
– Святой отец, – голос у меня оказался хриплым и слабым, монах, однако же, никак не отреагировал.
– Батюшка, – попробовал я более привычное для себя обращение, однако и это не произвело нужного эффекта. Да как же к нему обращаться? Может он вообще какой-то обет молчания дал?
Монах, тем временем, поставил на стол кувшин с водой, зажёг лампадки, перекрестился непривычно – одним пальцем и собрался уже было выходить, но в этот момент я попытался подняться, зацепил стоящую рядом свечу и всё же привлёк его внимание.
– Ты не должен вставать, брат – твёрдо проговорил он, подходя ближе.
Вот оно что, «брат»! И верно, скорее всего, это простые монахи, не священники, они и сами братья, и все окружающие – тоже.
– Иисус…, – прошептал я, – Иисус же умер за наши грехи?
При этом поймал себя на том, что я не только понимаю чужой язык, но и свободно говорю на нём.
– Да, да, верно, – несколько оживился монах, очевидно не ожидавший от меня подобного.
– Как давно? – увидев недоумение на его лице, я переспросил. – Сколько лет прошло с тех пор?
Молодое лицо монаха окончательно расплылось от удивления. Парень явно не ожидал такого вопроса. На вид ему было не более тридцати, скорее всего даже меньше, возможно мой ровесник, возможно чуть старше, но лицо выдавало в нём взрослого ребёнка, никогда не покидавшего стен своей обители.
– Как давно умер Иисус?
– Иисус, наш Спаситель, он принял смерть за наши грехи, но он воскрес, а затем вознёсся на небеса! Как написано в…
– Постой, постой, – перебил я его, – сколько лет назад он умер?