Пробужденная совесть
Шрифт:
— Михайло Николаевич, Савоська, должно, вам опять солдатку Груньку привез, в березовом овраге свистит протяжно так, вас вызывает!
— Хорошо, хорошо, я сейчас выйду, — сказал Беркутов и поспешно стал одеваться. Его лицо было озабочено. Одевшись, он подошел к столу и вынул оттуда маленький револьверчик и пачку денег. Деньги он наскоро подсчитал. — Четыреста восемьдесят рублей, — прошептал он, — я думаю, хватит, — и спрятав револьвер и деньги в карман шаровар, он вышел на крыльцо.
Ночь была тихая. Месяц стоял высоко между двух туч. Из
— Так я иду к Груньке.
Караульщик подумал: «Хороший барин, а бабник!»
— Идите, идите, побалуйтесь, — сказал он вслух и громко расхохотался.
Березовый овраг был в полуверсте от задних ворот усадьбы, и Беркутов через две минуты был уже там. Едва он показался на скате, как к нему вышел из-за кустов худой и плохо одетый человек.
— Это ты, Степа? — спросил Беркутов.
Худенький человек подошел к нему. Они поздоровались. Тот, кого Беркутов называл Степой, быстро заговорил:
— Беда! Мне и Сухопутному утекать нужно отсюда. За нами по горячему следу рыщут. Просто беда. Я вот и сюда лесом и болотами шел. Страшно!
Худенький человечек передернул плечами точно от озноба.
— У тебя деньги-то есть? — добавил он.
— А вам сколько нужно?
— Да на двух, думаю, пятьсот рублей хватит.
— Вот четыреста восемьдесят, — проговорил Беркутов и подал пачку денег Степе. Тот поспешно спрятал деньги. — Утекайте скорее, а я месяца через два буду за вами. Дельце у меня тут наклевывается. Двести тысяч выудить можно. Я тут одного щенка-сеттера натаскиваю. — Беркутов беззвучно рассмеялся. — А как теперь тебя зовут? — спросил он.
— Семен Прохорыч Свистулькин, — отвечал Степа.
— Ладно. Запомним. Ну, так иди с Богом. Месяца через два ждите меня. Прощай.
Беркутов и Свистулькин пожали друг другу руки. И затем Свистулькин исчез.
Вернувшись в усадьбу, Беркутов сказал караульщику:
— А сдобная эта Грунька. Сколько у нее тела разного!
На это караульщик так громко расхохотался, что на него тявкнула разоспавшаяся собака.
Беркутов присел к письменному столу и достал записную книгу. Долго он с напряжением думал: «Семен Прохорыч Свистулькин, С. П. С, Семен Прохорыч Свистулькин, С. П. С.».
Наконец, он взял карандаш и записал в записную книгу:
«Сражение при Саламине в 480 г.».
«Вот это так хронология, — подумал он, — тут и сам черт ногу сломит!» Он запер книжку в стол, разделся и лег в постель. Караульщик напевал за окном что-то тоскливое и вдруг, о чем-то вспомнив, громко рассмеялся.
Беркутов заснул.
III
Пересветова сидела на крылечке своего дома и задумчиво глядела перед собою. Солнце щедро заливало всю усадьбу и тонкую фигуру молодой женщины в пестром малороссийском костюме. На ее смуглой шейке, покрытой темным пушком, позвякивали бусы, Солнце малиновыми огнями играло на их гранях; черные волосы молодой женщины
Настасья Петровна ждала из поля мужа, но тот что-то долго не ехал. С крылечка Пересветова видела полосу реки Калдаиса, сверкавшую на солнце. Белые чайки гуськом летали над речкой. Направо, в полуверсте от домика Валерьяна Пересветова, возвышалась богатая и обширная усадьба Трегубова. Пронзительные крики павлинов долетали порой оттуда и каждый раз заставляли вздрагивать Настасью Петровну. Пригретая солнцем собака спала у ног молодой женщины и изредка впросонках колотила хвостом о землю. А Пересветова глядела перед собою мечтательными глазами и думала.
Беркутов их выручил, 13-го мая обещал привезти нужные мужу деньги; проценты, следовательно, будут уплачены мужем в срок; на год они обеспечены, но что будет дальше? В конце концов муж запутается, и их именье перейдет за долг в руки Трегубова.
«Да уж это всегда так, — подумала Настасья Петровна, — деньги к деньгам идут». Она, вздохнула и обвела грустными глазами всю усадьбу. Неужели же Трегубов вышлет их отсюда через год? Ведь они будут тогда разорены вконец.
Настасья Петровна снова вздохнула и вздрогнула от неожиданности. В ворота быстро въехал на велосипеде Трегубов. Он, пригнувшись, подкатился к крыльцу, быстро соскочил с велосипеда и, прислонив его к садовому плетню, подошел к Настасье Петровне.
— Bonjour, — проговорил он, улыбаясь и протягивая руку.
Они поздоровались; Трегубов опустился рядом с Пересветовой на крылечко. Это был несколько полный блондин, лет тридцати, с модной бородкой и ясными серыми глазами. Одет он в серую кургузую пару, черные чулки и черные туфли со стальными пряжками. От него сильно пахло духами, и вообще он был как-то уж чересчур хорошо вымыт и вылощен.
— Ну-с, каковы ваши дела? — спросил он Пересветову с ясной улыбкой.
Та полуобернулась к нему.
— Да ничего, — отвечала она. — Хорошего мало. — Голос у нее был певучий. — Деньги, впрочем, мы вам внесем в срок. 15-го мая муж доставит. Валерьян где-то достал.
— Очень рад. Мне было бы неприятно требовать их судом. А между тем деньги мне нужны. Что же мы, впрочем, на солнце-то поджариваемся, пойдемте в сад.
— Пожалуй, пойдемте.
Пересветова поднялась с крыльца и повернула налево к калитке. Трегубов последовал за нею, дрыгая на ходу жирными, затянутыми в чулки, икрами. Крупный алмаз на его брелоке переливал всеми цветами радуги.
— А я собственно и приехал за тем, чтобы напомнить Валерьяну Сергеевичу о деньгах, — говорил Трегубов, когда они уже шли березовой аллеей. — А Валерьяна Сергеевича, кажется, дома нет? — добавил он.
Пересветова звякнула бусами.
— Он в поле.
— Хм, жалко.
Трегубов поправил усы и поиграл брелоками.
В саду было прохладней, зеленые вершины берез слабо покачивались ветром, и их тени бродили по дорожкам сада, как облака.
— Хм, жалко, — повторил Трегубов, дрыгая икрами.