Продается волшебное королевство
Шрифт:
— Послушай, я не говорю…
— Почему бы тебе, Майлз, не признаться честно, что ты удовлетворен тем порядком судопроизводства, который все чаще практикуется в нашей стране? Ты можешь утверждать, что он так же правилен и справедлив, как пятнадцать лет назад, когда мы только начинали заниматься своим делом? Ради Бога, посмотри, что происходит вокруг! Мы увязли в трясине крючкотворства, в котором не под силу разобраться даже нашим судьям и адвокатам. Мы любим называть себя великими профессионалами, мы возделываем подчас даже не одно, а два поля деятельности, и все это якобы для того, чтобы поддерживать себя в форме. Наши суды медлительны и перегружены. Судьями часто становятся посредственные юристы, усаживающиеся в свое кресло только благодаря связям. Адвокаты, выходящие из юридических школ, относятся к своей работе только как к способу заработать большие бабки и попасть в газеты — где уж там помогать людям. Люди здесь значат чуть ли не меньше, чем в нацистской Германии. Мы занимаемся рекламой — саморекламой! Словно торговцы подержанными автомобилями или мебелью! Наше образование оставляет желать лучшего. Наша жизнь беспорядочна. Мы дергаемся, как марионетки, пытаясь улучшить свое положение!
Майлз уставился на него, оценивающе склонив голову:
— Ты все сказал?
Слегка порозовев, Бен кивнул:
— Да, наверное. А что, я что-нибудь упустил? Майлз покачал головой:
— Да нет, наговорил с три короба. Полегчало?
— Весьма. Спасибо.
— Отлично. Тогда позволь добавить кое-что напоследок. Я выслушал все, что ты сказал, я впитал каждое слово, и, надо же, с большей частью сказанного я согласен. И все же я говорю: ну и что? Тысячи подобных речей уже произнесены на тысячах собраний, тысячи статей написаны на те самые темы, которые ты столь красноречиво затронул в своей тираде, а много ли толку от всего этого? Бен вздохнул:
— Не много.
— Слабо сказано. А коли так, каких перемен, думаешь, ты сможешь добиться в одиночку?
— Не знаю. Но дело-то не в этом.
— Нет, я думаю, что это тебе не по зубам. Тогда какого черта? Если ты хочешь развязать единоличную войну с этой системой, чтобы изменить ее, — честь и слава тебе. Но некоторая умеренность в высказываниях все же не повредит. Нет, тебе нужно взять отгул, позаниматься какими-нибудь пустяками, которые помогут тебе смотреть на вещи легче и предохранят от полного самоуничтожения. О'кей?
Бен кивнул:
— Ну хорошо, хорошо. Никогда не умел сдерживать свой пыл.
Майлз усмехнулся:
— Кому ты это говоришь! Давай теперь побеседуем о чем-нибудь другом. О вчерашнем вечере, например. Хочешь верь, хочешь не верь, но несколько человек на вечеринке спрашивали о тебе и даже сказали, что им тебя не хватает.
— Должно быть, не могли найти собутыльника. Майлз пожал плечами:
— Может быть. Так что же это за важное дело, которое тебе нужно было закончить? Новое, что ли?
Бен ненадолго задумался, затем посмотрел на друга:
— Нет, ничего нового. Просто не хотелось отрываться от одного занятия. — Он поколебался. Потом под влиянием какого-то порыва полез в свой кейс и вытащил каталог. — Майлз, хочешь увидеть нечто по-настоящему странное? Взгляни-ка на это.
Он раскрыл журнал на странице, где говорилось о Заземелье, и протянул его через стол. Его друг потянулся за ним и опять откинулся в кресле.
— Продается волшебное королевство… Заземелье — очаровательный уголок сказок… Эй, это еще что такое? — Майлз перевернул томик и посмотрел на обложку.
— Это рождественский каталог, — поспешно объяснил Бен здоровяку. — Из универмага Роузена в Нью-Йорке. Ну ты же видел такие. Там полно всяких симпатичных подарков.
Майлз начал перечитывать, а когда закончил, поднял голову:
— И всего-то один лишь миллиончик. Какая сделка! Давай сейчас же помчимся в Нью-Йорк, пока все не разобрали.
— Что ты об этом думаешь? Майлз воззрился на него:
— То же, что и ты, надеюсь. Это, очевидно, чей-то розыгрыш.
Бен медленно кивнул:
— Так и я подумал вначале. Но «Роузен» никогда не поместил бы в своем каталоге товар, за который нельзя было бы поручиться.
— Тогда это просто представление. Драконы окажутся игуанами-переростками. Волшебство — ловкостью рук. — Майлз расхохотался. — Рыцарей и красоток взяли из театра, а драконов — из зоопарка! В постановке Джонни Карсона где-нибудь на следующей неделе.
Бен подождал, пока веселье его друга уляжется.
— Ты так считаешь?
— Конечно, я так считаю! А ты нет?
— Я не уверен.
Майлз посерьезнел, потом еще раз перечитал рекламное объявление и бросил каталог на стол.
— И из-за этого ты просидел дома весь вечер?
— Отчасти — да.
Повисло долгое молчание. Майлз прочистил горло.
— Бен, только не говори мне, что ты подумываешь.
Зазвонил телефон. Бен поднял трубку, послушал и посмотрел на друга.
— Пришла миссис Лэнг.
Майлз взглянул на часы и поднялся.
— По-моему, она собирается накропать новое завещание. — Он помялся с таким видом, будто хотел сказать что-то еще, потом засунул руки в карманы и повернулся к двери.
— Ну ладно. У меня тоже есть кое-какие дела. Заскочу попозже.
Хмурясь, Майлз вышел из кабинета. Бен не остановил его.
В тот же день Бен рано ушел с работы и отправился в клуб, чтобы позаниматься спортом. Он провел час в тренажерном зале, потом часок поколотил грушу, которую приобрели по его просьбе несколько лет назад. Подростком он обожал бокс и за пять лет добился немалых успехов — завоевал Серебряную перчатку, а мог бы получить и Золотую, но у него вскоре появились другие увлечения, он уехал на восток и поступил в юридическую школу. Но он старался поддерживать форму и до сих пор, бывало, выстаивал раунд-другой на ринге. Бен сознательно истязал свое тело, чтобы не дать ему состариться. Со времени смерти Энни он занимался спортом с почти фанатическим рвением. Это помогало ему избавиться от подавленности и озлобленности. Это помогало заполнить время.
Когда Бен на такси пробирался по переполненному шоссе к дому, он думал о том, что и в самом деле не мог примириться с потерей жены. Себе-то он мог в этом признаться. Правда была в том, что он не знал, как это можно изменить. Он любил ее просто с пугающей силой, и она отвечала ему тем же. Они никогда не говорили об этом, да в этом и нужды не было. Любовь наполняла их отношения. Когда Энни умерла, Бен начал подумывать о самоубийстве. Он не умер только потому, что где-то в глубине подсознания родилась мысль, что Энни не одобрила бы столь очевидной глупости. Поэтому он продолжал жить, как мог, но так и не придумал, как смириться с тем, что ее больше нет. Может быть, он не придумает этого никогда. Откровенно говоря, Бен не был уверен, что это так уж необходимо.