Продана в жены

Устинова Мария

Интересно, отчим заметил, что я не пришла домой? В полицию он не обратится, это точно. Я вообще его раздражала — после смерти мамы особенно, и использовал он меня исключительно в качестве обслуги, когда нужно было сходить в магазин, помыть посуду или убрать бардак после его друзей-алкашей… Думаю, на мамину квартиру он положил глаз и я ему сильно мешала окончательно ее присвоить. Он выживал меня всеми доступными способами.

В замке внезапно проскрипел ключ и кекс я выронила. Подхватила, как летящую гранату, но посыпка разлетелась по полу.

Я присела на корточки, подбирая следы сладкого преступления, не удержалась — сунула в рот. Слишком вкусно, чтобы выбросить. Еду я давно не выбрасываю…

Когда распахнулась дверь, я ползала на четвереньках, собирая посыпку. И даже тот, кто появился на пороге, не заставил меня остановиться. Я сунула последнюю крошку в рот, снизу вверх глядя на Зверя.

— Ты голодная? — тихо спросил он.

Он порочно улыбнулся, словно о чем-то неприличном думал.

Еще один…

Я так взглянула на него, словно он был врагом номер один и в лице отца, и в лице отчима, но Зверя это не тронуло. Он только усмехнулся.

— Принеси ужин, — сказал он Равилю.

Шаги за дверью стихли.

Зверь привалился к косяку, наблюдая за мной. Холодный взгляд, в котором прыгали искорки, напоминал взгляд хищника: любопытство и ноль жалости к будущей добыче.

Я рассматривала его с видом загнанного в ловушку зверька.

Чего он пришел? Просто посмотреть, понервировать меня? Насколько я поняла, тридцать дней меня трогать не будут — такой срок дали моему «отцу», но это если я поняла правильно.

Минут через десять лысый Равиль появился в комнате с тарелками в обеих руках.

Все это время Зверь неотрывно пялился на меня, молчал и проводил под ногтями кончиком своего лезвия.

Учуяв запах хорошо прожаренного стейка и салата, я напрочь о нем забыла. Стейк — толстый, мягкий, сочащийся соком, был просто умопомрачительным!

— Хозяин… Я могу уйти? Меня жена ждет…

— Полчаса я здесь побуду. Потом возвращайся.

Мы остались одни на этаже.

Зверь наблюдал, как жадно я ем, набивая рот с таким видом, словно этот стейк — самое вкусное, что я ела. Недалеко от истины: стейк и еще этот кекс.

— Отец тебя не слишком баловал, да?

Я бросила на него взгляд и промолчала. Неприлично — он же меня накормил, черт возьми, но говорить с набитым ртом неприлично тоже.

И я ему не доверяла.

Еще неизвестно, что он за эту еду попросит.

Меня мучил вопрос: они же видят, что я нищая, в отличие от Коринны. Зачем им эта сделка очевидно, что я не нужна отцу. И откуда они это узнали, он сказал им сам?

— Ты мне нравишься, Лили.

— Я не буду с вами спать, — пробормотала я с набитым ртом, сообразив, куда он клонит.

Он не разозлился.

— Все так говорят.

Я опустила глаза, не выдержала его взгляда. Радужка Зверя была прозрачной, серо-голубой, и абсолютно чистой. Ни капни сомнений или нетерпения. Ничего ему не сказала.

— Хочешь увидеться с подругой? Она тебе расскажет, какие в «Авалоне»

порядки.

— С Викой? Хочу…

Неоконченный вопрос подвис в воздухе. Боялась, что за каждую исполненную просьбу Зверь будет что-то просить. Как в жестоких сказах, которые я читала в детстве, где на каждом шагу героев подстерегала расплата за свои немудрые желания.

— Ты такая милая, когда боишься, Лили, — он снова неприлично улыбнулся, и предложил мне руку. — Ты закончила?

Видел, что я доела.

Слишком быстро, чтобы это выглядело прилично, зато впервые за много дней я ощущала приятную сытость. И это долбанное чувство притупило ощущение опасности. Как бы шептало: знаешь, он не такой плохой парень, присмотрись к нему повнимательней, голодной не останешься…

Но мозги у меня еще остались: Зверю я не верила, и руку не приняла. Сейчас он не выглядел таким страшным, как в переулке. Но бугрящиеся мышцы и подлая усмешка сделали свое дело.

— Равиль, — позвал он.

Я думала, телохранитель-раб еще не вернулся, но он вошел сразу, как хозяин открыл рот.

— Отведи ее к подруге.

Он кивнул к выходу: мол, идем, а на лестнице взял меня за локоть.

Я обернулась: Зверь вышел вслед за нами, но ушел в другую сторону.

— Ступенька, — предупредил Равиль, и я бросила сворачивать себе шею и взглянула под ноги.

Кажется, это второй или третий этаж. Обстановка роскошная. Кругом красный шелк, зеркала. Было тихо, музыка из залов не долетала. Но стоило нам спуститься на пролет, и я ощутила вибрации. Я бросила случайный взгляд в одно из зеркал и вздрогнула: забыла, что на мне макияж. Не привыкла к такому яркому. Укладка растрепалась, а вот макияж не поплыл, хотя я ревела… Наверное, в «Авалоне» плачут часто. Здесь делают стойкий макияж.

Чем ниже мы спускались, тем громче становилась музыка.

Стоило нам попасть в толпу, как Равиль поставил меня перед собой и повел вперед, расталкивая народ. Перед ним расступались недостаточно быстро.

С Викой ужасно хотелось встретиться.

Ее похитили за сутки или двое до меня. Я надеялась, с ней все в порядке.

Равиль вывел меня из зала в служебные помещения. Он вел меня к боковому коридору, который охраняли двое амбалов. Периодически оттуда доносились взрывы женского смеха и визг.

Равиль толкнул одну из дверей и остановился:

— Прошу.

Я застыла на пороге.

Это была гримерка, полная полуголых девиц. Все они стихли и уставились на нас. Взгляды скользили по мне, безмолвно спрашивая — новенькая? — изучали, как соперницу и конкурентку, но без вызова. Приглушенный свет. Круглые зеркала с облезлыми рамами. Шик и нищета в одном флаконе. Пахло духами и пудрой.

— Не бойся, проходи, — повторил Равиль, захлопнул дверь, но остался на пороге.

А я, осторожно и слегка брезгливо, как кошка ступает по грязному полу, прошла через гримерку, сквозь строй разряженных в пух и прах женщин, к тахте у дальней стены.