Проданная королева
Шрифт:
Хотел. И не мог. Медленно-медленно оттаивало отмороженное сердце, давясь болью, мучительным ощущением, что это он убил ее. Он, своими руками.
Тот араб все копался в песке, причитая, как баба, и пыхтя какие-то ругательства. Фары высвечивали, как постепенно растет горка песка, летящего из-под лопаты. Скоро.
Скоро он увидит ее. И...
И что будет? Что с ним будет? Как он жить после этого будет...
Вадим молился нечасто. Он и в Бога-то особо не верил. В силу, в деньги, во власть. А теперь, когда оставалось чуть-чуть до того момента, когда араб откопает
Господи, пусть это будет неправдой! Все это будет неправдой! Пусть...
Все.
Селим наконец дорылся до тела, завернутого в серое армейское одеяло, и позвал его, помочь вытащить.
Вот он момент, когда наступает конец. Отказываться верить, закрывать глаза, молить, чтобы это оказалось сном, бесполезно. Мужчина должен отвечать за свои дела. И все же он закрыл глаза, отдалить этот миг хоть на минуту. Вдохнул глубоко-глубоко, чтобы судорожные спазмы не сдавливали грудь.
Вспомнить ее живую. Увидеть живой в последний раз, перед тем, как он увидит ее мертвой. Перед глазами встала картина. Отец тогда познакомил их, совместный ужин в ресторане. Все прошло отвратительно, как впрочем, и всегда после.
Была поздняя весна, середина мая. Мирослава в облегающем платье сливового цвета. Без рукавов, вырез щель только подчеркивал аккуратную грудь, небольшой разрез впереди. Другая в таком платье смотрелась бы вульгарно и вызывающе, а она выглядела удивительно элегантно. И скромно.
Его тогда что-то в ней безумно взбесило. Он не знал что, наверное, это не сочетаемое сочетание. Но при первом взгляде на Мирославу сразу всплыли в памяти слышанные когда-то слова песни из одного вампирского фильма:
Когда ты вошла, стало нечем дышать.
И каждая тень сомненьем полна.
Я не знаю, кем ты считаешь себя,
Но пока не закончится ночь,
Я хочу заняться с тобой кое-чем плохим.
Именно о плохом он тогда подумал. И это было ужасно, потому что она была женщиной отца. Тогда было ужасно. Но все еще ужаснее сейчас.
Сейчас Вадим, закрывая глаза, снова видел ее в том сливовом платье, оттенявшем гладкую молочную кожу. На правой руке выше локтя темнела бархатная родинка, пальцы так и тянулись коснуться...
– Господин! – голос разорвал нить.
Все снова обрушилось на него кошмарной реальностью, в которой он должен вытаскивать ее мертвое тело из ямы. Вадим сделал над собой усилие и вышел из машины.
Несколько шагов до могилы. Потом они вместе втащили сверток на осыпавшийся песком край. Он невольно подумал – маленькая, какая же она маленькая...
– Вот, господин, - пробубнил Селим и стал разворачивать армейское одеяло.
И тут Вадим чуть не сошел с ума.
– Почему она голая?! Ее насиловали?!! Отвечай!
Селим обмер, потому что пистолет снова ткнулся в его физиономию.
– Не-е-еее... нет! Нет! Господин, нет! Ничего не было!
Но Вадим уже не слышал, он смотрел на женщину, сползая на колени. Потянул одеяло, бормоча что-то нечленораздельное, повел пальцами по руке, туда, где должна быть родинка. Почему-то там, где он помнил, ее не было.
Мыслительный аппарат работал отдельно от эмоций, мыслительный аппарат знал, что надо найти браслет. Развернул дальше, стал осматривать, не обращая внимания на то, что труп уже начал пахнуть. Кое-что казалось странным. Женщина зрительно была меньше ростом, чем он помнил. И у нее волосы намного длиннее...
Браслета не было!
И тут он понял невероятное. Это была другая женщина. Другая. Не Мирослава. Похожая, но другая. Потому маяк и работал!
Но где браслет?!
И где Мирослава?!!!
До того Селим был уверен, что это худший момент в его жизни?
Худший момент начался с того мгновения, как русский понял, что с женщиной что-то не так, и взялся за него по-настоящему.
***
Человек странно устроен, а уж до чего противоречиво и странно звучат его тайные молитвы, просто удивительно, как они могут быть услышаны. И все же чудеса случаются. Сейчас, вытрясая из Селима душу, Вадим как безумный твердил про себя только одно:
– Господи! Пусть это окажется правдой!
Пусть араб говорил невероятные, бредовые вещи. Пусть! Это означало, что шанс есть, и он намеревался им воспользоваться. Но прежде все надо обставить по уму, хватит, один раз прокололся, больше ошибок не будет.
***
Под утро королеве снился сон, такой необычный. После кошмаров, преследовавших ее всю ночь, после тех мучительных попыток подсознания прояснить мутную мешанину памяти, вдруг это. Ей приснилась кошка.
Она видела себя в той самой постели, как наяву.
Неожиданно на постель вспрыгнула пушистая дымчатая кошка, потопталась на одеяле и устроилась у нее под боком. Кошка бурчала, от нее исходило такое уютное тепло, что королева согрелась этим ощущением дома и безопасности. Так, будто она не одна теперь.
Сон принес покой и почему-то надежду.
Пробуждение не стерло это чувство, будто она обрела неожиданного друга. Но, разумеется, никакой кошки в покоях не было. Уже давно проснувшаяся к тому времени Одри, на вопрос нет тут в замке дымчатой кошки, уж слишком реалистичным был сон, нахмурилась и ответила, что кошки, подходящей под описание, в замке нет.
О мучивших ее кошмарах королева упоминать не стала, к чему нагружать другого человека своими проблемами. Одри и без того носилась с ней как с ребенком. Принимать ее чистосердечную заботу и внимание было как-то по-человечески неудобно. По ситуации понятно, что ей нечем отплатить взамен. Кроме разве что дружбы. Но много ли стоит дружба королевы без роду и племени, которую содержат под стражей?
Однако девушку казалось, ничего не смущало, она бодро занялась туалетом королевы. Опять было это варварское белье, от которого королеву брала оторопь, шерстяные чулки с подвязками и тяжелые многослойные платья. Хотя, конечно, все имело определенный смысл, в этой одежде она не мерзла, потому что в замке было не слишком тепло, а ее покои, похоже, вовсе не отапливались.