Продавцы невозможного
Шрифт:
– Джезе настоящий пастырь.
– Согласен, дочь. – Кирилл вновь помолчал. – А я-то считал его крестоносцем.
– Он такой и есть. – Пэт усмехнулась. – Просто теперь до него дошло, что слово тоже может быть мечом. К тому же… не будь он крестоносцем, он бы не вернулся.
– Тоже верно. – Грязнов уловил настроение дочери, понял, что она по каким-то причинам не хочет обсуждать Джезе, и поспешил закрыть тему.
Три пилюли на ладонь, затем – в рот. И много простой воды из бокала. Глаза закрыты,
Пэт знала, что даже руны не способны снять терзающую отца боль. Пробовала, несмотря на запрет, но помочь не сумела.
«У всемогущества есть границы, дочь».
От мучений спасает лишь загадочный препарат храмовников, но надолго ли хватит таблеток? Отец принимает их все чаще…
– Принести еще воды? – глухо спросила девушка, разливая чай.
– Нет, на сегодня хватит.
Сердце сжалось, а вот Кирилл улыбнулся. Дождался, когда дочь усядется напротив, взял свою чашку и поинтересовался:
– Как Рус?
– В восторге от новой игрушки.
– Ночует в мастерской?
– По-моему, ни разу не уснул с тех пор, как я пригнала ему «Ифрит». Матильда недовольна.
Грязнов понял, что случилось нечто серьезное, однако давить на нее не стал. Не говорит, значит, не готова. Время есть…
– Он уже разобрался, что к чему?
– Он уже фонтанирует новыми идеями.
– Мы в нем не ошиблись.
– Ты не ошибся, отец. Ты его нашел… и приручил.
– Приручить гения невозможно, – покачал головой Кирилл. – Я удержал его рядом, а вот тебе предстоит самое сложное – использовать его.
– И остальных.
– И остальных, – согласился Грязнов.
Первая чашка опустела. Кирилл дотянулся до подноса, налил себе еще и, подумав, смешал чай с молоком.
– Когда ты вошла, мне показалось, что ты чем-то обеспокоена.
– Нет, это не беспокойство.
– Ты чем-то недовольна?
– Я не знаю… – Патриция помолчала. – Писем становится все больше.
В конце концов, это почти по теме, почти о том, что случилось в Занзибаре. Ведь если бы Кимура не был влюблен, вряд ли бы он совершил то, что… вряд ли бы он… не стал бы, наверное, не прикрыл…
Пэт судорожно вздохнула, Кирилл сделал вид, что ничего не заметил. Переспросил:
– Писем любви?
– Да… – Девушка уже взяла себя в руки, грустно улыбнулась. – Теперь им достаточно просто меня увидеть. Если раньше требовался хотя бы секундный контакт: обращенный к ним вопрос, теплый взгляд, случайное прикосновение, то теперь они теряют голову, просто увидев меня. Приходят письма от людей, которых я даже не помню, с которыми столкнулась на улице или в ресторане.
Приходят чужие эмоции, обращенные к ней.
– Так и должно быть.
– Я
– Но не можешь это принять?
– Да. – Пэт отставила пустую чашку. – Я не предполагала, что этот психоз будет столь… массовым. А иногда я думаю, что люди, которые идут за мной…
– Попали под действие гипноза?
– Верно.
– Это называется сомнением.
– Хорошо, что не безумием.
Взгляд Кирилла стал очень внимательным, не участливым, но мягким. А тон – убежденным:
– Люди идут за тобой, потому что верят.
– Или они очарованы?
– Боги очаровывают, эту особенность ты не можешь контролировать.
– Но насколько в таком случае самостоятельны идущие за мной?
– А разве тот, кого ведут, может быть самостоятельным?
– Да, – твердо ответила Патриция. – Они сами делают выбор. Они верят в путь. Они хотят по нему идти. Они не рабы.
Она ответила ему, она ответила себе. И довольный Грязнов откинулся на спинку кресла, в его голосе послышалось облегчение:
– Вот и ответ на твой вопрос.
Она все понимает, она все делает правильно, она – молодец!
– Не поняла, – нахмурилась Пэт. – Я ведь спрашивала о них! О людях!
– Ты спрашивала о себе, – поправил дочь Кирилл. – До тех пор, пока ты будешь видеть не толпу почитателей, а собравшихся вокруг людей, не стадо, а ряды признавших тебя, до тех пор они будут самостоятельными. До тех пор ты будешь не вести, а возглавлять, и любовь, которая есть твоя особенность, не затуманит им голову, а придаст сил. Вот так-то, дочь, вот так, и никак иначе.
Пэт вздохнула.
Кирилл же взял ее чашку и вновь наполнил.
Разговор получился нужным, своевременным. Но Грязнов прекрасно понимал, что чувства последователей были отнюдь не главной причиной, по которой Патриция завела его. И даже то событие, о котором она умолчала, но которое поселило грусть в ее глазах, – даже не оно стало причиной, разве что послужило толчком. Сомнения и неприятность можно выразить словами, о них можно рассказать, а те неясные чувства, что окутывали душу девушки, имени пока не имели. Не тревога и не волнение. Тревога и волнение. Не беспокойство. И одновременно – оно самое.
Смутное ощущение, что ты чего-то лишена. Подсознательное понимание, что чего-то не хватает.
Горечь, вызванная тем, что в душе нет настоящей песни.
Кирилл понимал, но молчал, предлагая дочери самой разобраться в себе, найти правильный выход, правильный путь. Она уже доказала, что умеет это делать.
Любовь не должна быть безответной, иначе она начинает душить. Или, что гораздо хуже – раздражать. Пока Патриция только берет, тонет в чужих чувствах и не взрывается в ответ. Не вспыхивает. Не поет ее душа. Но скоро все должно измениться.