Продавец снов
Шрифт:
– Не то козленочком стану?
– буркнула зло и вывернулась из захвата, отскочила в сторону.
– Идите вы... свой дорогой, Викентий Игоревич! За котом или еще куда-нибудь!
Безумные бельма смотрели, но не видели, беззубый рот кривился в ужасном оскале, длинные суставчатые пальцы скрючились, как когти у хищной птицы.
– Дура!
– рявкнул он.
– Всем нам худо будет, не тебе одной! Брось!
– Отстаньте!
– беспомощно огрызнулась я, с трудом нашарив в кармане куртки, вернее - сквозь дырку в кармане, на подкладке ветровки, ключ.
– Чего вы ко мне цепляетесь? Я ничего плохого
– и запнулась. Воспитание не позволяло обозвать больного пожилого человека так, как язык чесался.
– Викентий Игоревич, - раздалось с пролета пятого этажа вежливое и деловитое, - вы, кажется, кота искали? Вам помочь?
Дед стушевался и резво шуганулся прочь, поднимая клубы пыли, и эхом заметалось под низким потолком его излюбленное "расплодились, раскормились, бесово вымя, от я вас еще, от погодите!..". Егор, сосед с пятого этажа, как был - в расстегнутой рубашке на голом торсе, цветастых летних шортах и старых шлепках, - спустился неспешно ко мне, перегнулся через облезлые перила вниз да как рявкнет:
– Викентий Игоревич, я иду помогать!
Внизу тихо завыли, глухо и скрипуче хлопнула подъездная дверь, и наступила тишина. Только ветер скребся в разбитые окна. Я перевела дух. Нас всего осталось в этом подъезде, "невыживаемых", четверо - я, Егор, баба Катя с третьего этажа да Викушка. И если нас с бабой Катей дед тихо ненавидел, то Егора он боялся до писка. Сосед - бывший спортсмен, косая сажень в плечах, занимался с пеленок какой-то римской борьбой да между делом на юриста выучился. Легко затыкал рот недовольным, либо знанием законов и ответственности, либо крепким кулаком.
– Привет, Юсь, - он улыбнулся.
– Ну-ну, не бледней, не вернется, старый хр...ыч. Так напугал? Или что-то другое беспокоит? Помочь?
Вот я так и призналась, что краснею да бледнею и двух слов не могу связать в его присутствии совсем по другой причине... С детства была в него влюбленная и до сих пор что-то... теплится.
– Я... привет... пойду...
– промямлила и с пятой попытки попала ключом в замочную скважину. Руки тряслись... от всего.
– Спасибо... в общем... да. Пока.
И юркнула к себе, невежливо захлопнув перед соседским носом дверь. И услышала задумчивое: "Так, Викентий Игоревич, пожалуй, пора нам с вами побеседовать о жизни..." И улыбнулась. Егор всегда был такой. Душа компании, первый парень во дворе, зазвездиться - проще пареной репы. А он не зазнавался. Гонял хулиганов так, что все по струнке ходили, и никого не позволял обижать. А по вечерам собирал ребят во дворе и пел всю ночь под гитару, и так пел... Я как слышала хрипловатое "Привет, братан, куда идешь...", так и была вся его. Но не сложилось. Он уехал учиться в Москву, привез оттуда и диплом, и жену, и... Да, не срослось. Жена, правда, не вынеся скучной провинциальной жизни, свалила обратно, но к тому времени и я уехала учиться в краевую столицу, и три года меня здесь не было, пока...
Я закрыла дверь и огляделась. Скромная квартирка - узкий коридор, крошечная, метр на полтора, кухня, единственная небольшая комната, которую мама упрямо величала "гостиной". Обшарпанные обои с подтеками, вздувшиеся пузырем под желтым потолком, скрипучий деревянный пол. И пыль. Повсюду пыль. На старом серванте, подоконниках, кухонном столе... Несколько книг русской классики, засохший балконный плющ, просроченные консервы да вытертый плед на сломанном диване - вот и все, что осталось после маминого побега. Она уехала так быстро, не зная, что я вернусь раньше времени - соскучусь и забью на лекции, на шестой курс, сорвусь и примчусь... в пустой дом. Где от мамы остались только пыльные следы.
Я открыла настежь грязное окно, включила чайник и села за стол. Хоть электричество пока не отрубили да вода, пусть и хило, но бежит... Правда, в таком доме каждое включение света - как завод бомбы: закоротит проводку - не закоротит, вспыхнет или нет... Но я решила для себя, пусть и глупо, на свой страх и риск остаться ненадолго, окунуться в домашнюю атмосферу, перевести дух, вспомнить... соскучиться. Когда я уехала учиться, а младший брат спустя два года ушел в армию, мама начала встречаться с очередным мужчиной, и я... домой не очень-то хотела. Но вот... прижало тоской. Неожиданно и не вовремя. Мама в другом городе, с вещами и мелкой. И почему-то туда... не хочется. А хочется... просто к маме. В прошлое.
Я сняла ветровку, достала из кармана заветный радужный бутылек и поставила его на стол. И в гудении чайника, в шорохе листвы за окном, снова услышала мамину колыбельную. Без слов, только тихий-тихий напев. И снова запахло блинами и свечным воском. И очень захотелось проглотить зелье. Но - чайник. Перекушу, отключу его от старой розетки, и спать. В потертый плед с головой - и в прошлое. Я поэтому и убираться дома не стала - хоть какие-то следы, пусть пыльные и грязные, но остаются, и пока они есть, я тоже... я тоже есть. Живу, словно и не уезжала...
Проглоченная второпях "Сайра", выпитый одним глотком чай, и я, скинув кроссовки, забралась с ногами на диван, завернулась в плед, открыла пузырек. Одуряюще запахло пряниками, и искры радуги замерцали в воздухе, словно от зелья пар пошел. И пусть сумасшедший дед мелет... ересь всякую. А я... И раскрыла левую ладонь, на которой заплясали крошечные огоньки. Я, наверно, все же немного нечисть - приколдовываю с недавних пор, тут он прав, чувствует, но - прав только в этом...
Я сжала руку в кулак и одним глотком выпила зелье. По телу разбежалось приятное тепло, расслабляя мышцы, закрывая глаза, отключая мозг, напевая колыбельную.
Колыбельную...
Но приснилась не мама. И не путешествие. И даже, надеюсь, не любовь. Ибо и здесь ненормальный Викушка не отстал. Белесые бельма вытаращились на меня из влажной тьмы, а каркающий голос как засипит:
– Проснись, дурёха! Проснись! Не спи, нельзя тебе спать! Ты не умеешь! И сны тебе сниться, - глаза вдруг оказались близко-близко, - не должны. Проснись! Слышь? Вставай, говорю! Не спать!
И на этом окрике я подскочила, как ошпаренная. Дико колотилось сердце, в ушах шумела кровь... и звенел глухой рев "не спать!". И звенел явственно, и почти не оставлял сомнений в том, что... Я досадливо поджала губы. Сон прошел, как ни бывало, ни в одном глазу, и такая меня взяла обида и злость... Да я сейчас от него и горстки пепла не оставлю, будь он хоть трижды больным и пожилым!.. Мерзкий старый... хрен! Сволочь патлатая!