Продавец снов

Лаки Аноним

Из квартиры я выскочила в ярости, так хлопнув дверью, что задрожал пол, а с потолка посыпалась штукатурка. Спалю к черту, ох, спалю, и возьму грех на душу... и сделаю миру одолжение. Подъездную дверь я едва не вынесла. Вывалилась на улицу и сразу наткнулась на ненавистного деда. Он сидел на лавочке, скребя одной рукой у себя в бороде, второй - у кота за ухом, и натужно сопел.

Я кашлянула, замявшись и топчась на одном месте. Там, дома, далеко-далеко, поступок виделся осязаемым... правильным. А теперь, в шаге от него... я струхнула, поостыла и опять пошла на поводу у

воспитания.

– Что это значит?
– зашипела на Викушку не хуже его кота, уперев руки в боки.
– Зачем вы мои сны лезете? Почему...

– Босиком-то не холодно, а, девица?
– просипел он насмешливо, отпуская ворчащего кота.

Я глянула на свои ноги. Закатанные джинсы, босые ступни в ворохе осенних листьев. Приближалась ночь, пряча солнце и высасывая из мира скудное осеннее тепло, и, должно быть, асфальт холодный... В душе что-то неприятно сжалось - не то предчувствие, не то... Я зябко обхватила руками плечи - я ведь в одной легкой майке!
– и неожиданно не ощутила холода. Ветер срывал с берез жухлые листья, гонял их по двору, смешивая с пылью, но... Почему я не чувствую ни тепла, ни холода?.. Ведь совсем недавно, гуляя в парке, я все ощущала!

Кажется, я сказала это вслух, тихо, с отчаянием.

– Нет, не ощущала, - дед смотрел на меня в упор, не мигая.
– Ты просто еще не успела забыть, каково это - быть живой, - и неожиданно мягко, сочувственно спросил: - Ты так и не поняла, да, дурашка? А знаешь, кто никогда не спит и не видит снов? Мертвые. Ты так и не поняла, что теперь одна из них?

"Это неправда!", - истерично заорал внутренний голос, а я не смогла вымолвить ни слова. Ни единого. Горло сжали спазмы. Такие... живые и настоящие...

– Это фантомные ощущения, - Викешка кивнул, - фантомная боль души. Ты присаживайся, - он неожиданно пододвинулся, - в ногах-то правды, как говорят, нет... Садись, дурёшка. Не злая ты. И от живых питаться еще не начала. Ты прости. Что ругался. Знаешь, так накатит порой... Боюсь я вас, мертвых, ох, боюсь, девка... Как ослеп лет пять назад, так и начал... видеть. И боюсь - жуть как, особенно этого, твоего, сверху который... Сильная душа, когда серчает - так вспыхивает, ажно обжигает, ажно глазам больно... А вот ты - тихая, мягкая, теплая. Огнем светишься. Сгорела, да?

– Я не помню...
– ответила одними губами.
– Я... я не верю...

И Егор - тоже?..

– А дай руку, - Викешка сел боком и протянул мне сухую смуглую ладонь с узловатыми пальцами.
– Дай. И скажи - какая моя рука?

– То есть?
– переспросила тупо, положив руку на его ладонь.

– Горячая или холодная? Сухая или влажная? Дрожащая или крепкая? Шершавая или гладкая? Мягкая или жесткая? А мозолей сколь, а?

Я крепко зажмурилась, прислушиваясь к ощущениям. Можно было угадать. Легко. Горячая, сухая, дрожащая, шершавая, жесткая. Очень легко. И очень... больно. Внутри разрасталось жжение. Я вижу, слышу, но не чувствую. Ничего. Вообще. Мы так привыкаем ощущать мир тактильно - прикосновениями, кожей, - что перестаем обращать на это внимание. И не замечаем, когда теряем, когда от ощущений остается лишь рефлекс - фантом. Снег - значит, должно быть холодно. Упала - значит, должно быть больно. Должно быть...

– Эй-эй, ты чё, дурёшка? Дерево-то живое, не трожь! Не трожь, говорю, ничё ж не выйдет!

Да, не вышло... Я снова изо всех сил пнула осину. Нет, таки вышло. Ни боли, ни... прочих ощущений. И на коже - ни ссадинки, ни царапинки. Я поймала сухой красный лист и сжала его в ладони. Тот хрустнул, рассыпаясь трухой. И "Сайра" мною честно съеденная, и чай - выпит... Не все клеится-то, а, Викешка? А может, врешь ты все, может, радужное зелье имеет побочный эффект, о котором умолчал продавец?.. Потеря ощущений, провалы в памяти...

– Верить - не верить, дело хозяйское, - дед отвернулся, ссутулился, почесался.
– Только не резон мне врать тебе, девка. Никакой не резон. Иди. Да, иди-иди, вон, в люди, к живым. Да поговорить попробуй. Увидят ли? Кто-то увидит. Недавно мертвые силы в душе хранят, с предметами работать могут, людям являться. А как неделя-другая пройдет, так и все. Сорок дней покуда не истекли - есть силы, на дорогу, заметь, силы, чтоб уйти. А как срок выйдет... сил не будет, застрянешь. И пойдешь к живым силу пить. Убивать.

Я молча слушала, сжав кулаки. Да, идти к людям. Точно. Страшно - очень, но...

– А зелья не пей, - добавил Викешка.
– Не пей. Душу он у тебя отнимает, продавец этот. Понимаешь? Он через сны тебя пьет, сны твои кон-сер-ви-ру-ет. Забирает себе. Слыхала, как они поют, видала свет? Живой свет живой души это, вот что.

– А вам откуда знать?
– я внимательно смотрела на бомжеватого юродивого.

– А я энтот... как его бишь...
– он выпятил впалую грудь.
– Екстра... екстра...секс, во. Чую. Вижу. Слышу. Знаю. Вот и весь сказ. Хошь больше знать - так поймай шельмеца да яйца ему выверни. Сила-то есть, а? Кто стихийно помирает не своей смертью, бывает, что часть - от такусенькую!
– но получает и ворожить могёт. Вроде как извинение это.

Я молча раскрыла ладонь, и на ней заплясали веселые оранжевые искры, взметнулись к темному небу языки пламени.

– Ёпет...
– дед отшатнулся, прикрыв слепые бельма.
– Таки прав, так сгорела девка, забрало пламя... Жаль. Хороша... была. Звать-то как? Пойду в церковь, попрошу за тебя - пущай отпоют да путь укажут, коли самой не уходится...

– Юстина.

– А по-русски? Крещеная как? Устинья?

– Да.

Говорят, что призраки не умеют лгать? Брехня. Не крещеная я, маме было не до того - но дед поверил.

– И ладушки. И за тебя поставлю, и за этого, твоего, сверху который. Как его кличут? Егоркой? За неделю до тебя пришел, да. А бабка Катерина и не уходила. Некуда ей. А вы вернулись. Домой. Ладно, - Викешка тяжело встал и оправил телогрейку.
– Пойду я. Ведь только когда вот сюда, - и ткнул грязным пальцем мне в лоб, - заглянул... Как торкнуло. Понимаешь? Как торкнуло, что не питаться ты пришла мною, а домой вернулась. Прости старика. Не сразу я понял, что ты... просто не знаешь. Пойду, помолюсь за вас.