Продолжение следует
Шрифт:
— Мне нужны две авоськи.
Устройство целеустремлённо семенит на своих коротеньких ножках, достаёт откуда-то пару сеток-авосек, протягивает Ирочке.
— Свободен! — «пылесос» скрывается в своей нише, створки задвигаются.
— Здорово он тут вышколен. А меня он будет слушаться?
— Разумеется. Скажешь: «домовой, явись» — и он тут как тут, приказывай. Нет, нет — это роботу, вновь явившемуся на свет — Свободен! Это очень простая модель, он даже почти не разговаривает. Есть устройства покруче, даже с мыслеуправлением. Есть и у нас снобы, любители придуриваться.
Мы вновь выходим в комнату, сплошь залитую ярким солнечным светом. Становимся на краю. Странно… Только что был полдень, я же точно помню. А сейчас солнце уже явно склоняется к горизонту.
«Чем ты удивлён? У нас тут сутки восемь ваших часов. И наших, кстати. Удобное совпадение»
Точно. Я и забыл. У нас там Земля тоже когда-то вращалась весьма энергично, но за миллиарды лет её здорово притормозила Луна. Эту же планету тормозить было некому. Здешние естественные спутники — их целых три — это просто мелкие астероиды.
«А час у нас делится на восемь (певучее слово) сектов. А каждый сект на восемь (певучее слово) минут. Так что и наши минуты почти те же — их в часе шестьдесят четыре выходит. Всё просто!»
Да, всё у них просто. И в году у них восемь месяцев, кстати. Куда ни кинь — всюду восемь.
— Всё, Рома, полетели, время идёт!
— А это брать?
Тёмно-синий шипастый плод выглядит устрашающе: ни дать ни взять какое-то взрывное устройство, густо нашпигованное шрапнелью.
— Бери, бери, — Ирочка смеётся. — Взрывные устройства тут не водятся.
— А ядовитые растения?
— И ядовитых нет. И даже несъедобных. Все ядовитые растения и тем более твари остались только в заповедниках, на островах. Тут же дети бывают!
Ободрённый Ирочкиными словами, я начинаю грести всё подряд. Вали кулём, потом разберём. Моя авоська уже весомо оттягивает руки. Донесу? Должен… Ого, вот это фрукт!
Висящий на ветке чешуйчатый плод размером со средний арбуз выглядит весьма аппетитно. Я поудобнее устраиваюсь на толстом суку, плотно обхватив его ногами. Берусь за толстую плодоножку. Рывок!
«Плод» издаёт дикий визг, разворачивается и ловко царапает меня когтистой лапой. Я сижу в столбняке, а неведомый зверь, перебирая всеми шестью лапами, подобно древесной ящерице либо хамелеону, перелезает на другую ветку, потоньше и повыше, где и сворачивается в чешуйчатый шар, зацепившись хвостом и повиснув.
— А ты говорила — нету тварей…
Ирочка хохочет долго и звонко, и я невольно сам смеюсь.
— Это же ночной садовник. Очень полезный зверёк, выведен генетиками на основе дикого плодожора. Очень давно уже, больше двух тысяч лет назад. Днём они спят, а ночами уничтожают всяких вредителей да заодно и очищают лес от перезрелых плодов. Да что там, они фактически и ухаживают за всем этим, — Ирочка обводит рукой вокруг. — А иначе никаких рук не хватило бы, что ты!
Да, я что-то такое вспоминаю — видел мельком в ихнем учебном фильме. Когда первые римские легионеры ещё только пробовали свои мечи на ближайших соседях, эти и им подобные зверюшки уже вовсю трудились на этой планете, медленно, но неуклонно
— А почему не роботы?
— А потому что. Всякая техника, мой милый…
— Да-да, я помню. Всякая техника по сути своей протезы, и где можно, надо обходиться без неё.
— Умник ты мой, — смеётся Ирочка. Вдруг настораживается. — Погоди-ка… Слышишь?
Я тоже прислушиваюсь. Где-то тоненько скулит-пищит неведомая зверюшка. И я даже ощущаю исходящую из ветвей волну одиночества и животного горя. Нет, здорово-таки я продвинулся в области телепатии.
Моя жена не раздумывает, с шумом срывается с ветки, летит на звук. Минута, и она возвращается, прижимая к груди маленького зверька, некую помесь обезьянки с курицей. Зверёк четырьмя лапками вцепился в Ирочку, да вдобавок прижался полураспущенными крыльями.
— Смотри, это же детёныш (певучее слово, и я понимаю) летучей сони! Надо же, потерялся. Эти зверюшки домашние, между прочим. Откуда он взялся?
Я рассматриваю зверька, а он, в свою очередь, таращится на меня большими круглыми глазами. Радужные крылья, и кричаще-разноцветная шёрстка на туловище. Нет, я не прав — это не помесь обезьянки с курицей, скорее с попугаем. Детёныш больше не скулит, успокоился, почувствовав защиту.
Я чувствую-ощущаю, как Ирочка твердеет, принимая решение.
— Всё, Рома. Он будет жить у нас.
— Я всегда любил кошек, правда. А уж летающая макака — предел мечтаний.
— И не смешно вовсе. Я назову его… да, точно. Я назову его (певучее слово) Нечаянная радость.
Услышав это, зверёк с видимым облегчением облегчился. Вот вам и первая радость…
— Поду-умаешь! — Ирочка передаёт мне свою авоську. — Тащи обе сетки, вот так. Донесёшь?
— Должен… — я прикидываю вес. Ничего…
Между тем в лесу становится ощутимо темнее, откуда-то появляется и густеет сизый туман.
— Ого! — спохватывается моя супруга. — Мы провозились, сейчас стемнеет мигом, быстрее летим домой!
Мы сидим на краю, обнявшись. Должно быть, наши свисающие пятки отлично видны соседям снизу, но соседи молчат — ангелы вообще народ деликатный. Кстати, почему при полном отсутствии наружных стен мы не слышим ни звука от соседей?
«Потому что звук гасится шумозащитой. И нас не слышно, кстати. Не отвлекай меня, пожалуйста. Мне так хорошо…»
Да, действительно. Я чувствую-ощущаю, что моя жена в данный момент близка к состоянию полной нирваны. Дома, на родной планете, в родных стенах, да ещё в объятиях родного мужа…
Честно говоря, мне всё здесь весьма любопытно. Правда, закат мы проморгали — пока летели домой, солнце юркнуло за горизонт с неприличной для светила поспешностью, и тут же наступила темнота, будто повернули выключатель, так что наша первая трапеза превратилась в ужин «при свечах», то есть при искусственном свете. Нечаянная радость, плотно перекусив, немного попорхал по комнатам, исследуя своё новое жилище, а затем устроился на стенной икебане — облюбовал себе ночлег, значит — свернулся в клубок, накрывшись крыльями, и затих.