Проект «Платон»
Шрифт:
Елена улыбнулась. Не ей рассуждать о логике. И этой части у неё нейронные пробои. Так что вероятней всего в том, что химзавод организма синтезирует реакции в спектре от радости до эйфории на первый снегопад, заснеженные вершины, шарик пломбира, а на белый халат врача тревогу – есть логика. И в том, что каждая отдельная частная логика не подчиняется, а наоборот противоречит общей логике – тоже есть определённая логика. Система. Огромная система, неподвластная осмыслению. Не ментальная конструкция, но вера. Вера в то, что всё не зря. Всё – это всё. Но всё не даётся никогда и никому. По крайней мере, никому, едва «посмотревшему открытыми глазами» и на этом основании возомнившему, что он всё понял. Обо всём. Нет, приходится действовать дальше.
Елена откинула край одеяла. На ней была мужская пижама! Неожиданно. Она осторожно огляделась, приподнявшись на локте. Мужчины рядом нет. Её вещи аккуратно сложены в ногах довольно большой двуспальной кровати. Она подцепила женатого? Это было не в её правилах. Впрочем, до вчерашнего дня многое было не в её правилах. А вчера в очередной раз стало не до одного из правил. Когда она была маленькой, не в её правилах, например, было вскрывать ножовкой черепную коробку. Но позже она этому правилу изменила. Вчера она изменила ещё одному правилу. Причём даже не её. А одному из свода фундаментальных. Ну что ж! Теперь, как и всегда в её правилах – менять правила. Собственно, вся эволюция – это всего лишь правила смены правил. Приспосабливайся – или исчезнешь. Такова природа. И не только человека. Такова природа – как система правил.
Соседняя половина не была смята. Она спала здесь одна. Надо попытаться восстановить события вечера. И вчерашние события – в целом. Кое-что она помнила. И помнила очень хорошо. Предпочла бы забыть. Но сейчас это прочно спрятано в той части её сознания, которую она для себя называла «сейфом». В отсеке, безопасном для остального сознания. Дальше – смутно, как беспорядок в гостиной сильно занятой работой одинокой женщины. Привести в порядок можно, но не сейчас, не сейчас. Дальше – коридор, где всегда немного суетливо. А потом за дверь, в сумрачный подъезд обшарпанной типовой многоэтажки, в ночь, в страх, в морок окраины…
Дверь спальни открылась, и вошёл незнакомый молодой мужчина. С подносом, на котором был сервирован пошлейший «завтрак в постель».
– Доброе утро, Елена!
Кем бы он ни был, как бы ни был хорош собой, и с виду, для «раскрытых глаз», не представлял угрозы, скорее наоборот, – сейчас надо бежать. Неизвестно, кто он. И почему она здесь оказалась.
Она моментально подскочила, схватила свои так предусмотрительно и заботливо сложенные в стопочку вещи, с полу цапнула сумочку и туфли. И по касательной хорошо тренированным движением, – когда у тебя не всё в порядке с головой, беспрестанно тренируй тело! – задела пижона с подносом. Он, разумеется, – на то и расчёт! – опрокинул на себя тосты с мармеладом, яйца всмятку и горячий кофе. Это задержит его на несколько секунд!
Она выскочила босая, с вещами подмышкой, на лестничную клетку. Это была не просто очень приличная квартира. Это был более чем приличный подъезд! И, стоит надеяться, более-менее приличный район, с хорошо развитой инфраструктурой, где она довольно быстро скроется в каком-нибудь близко расположенном магазине, ресторане, где угодно. А вот и пожилая дама с собачкой уже собирается зайти в так предусмотрительно вызванный ею лифт.
– Я занимала в эту примерочную!
Издав боевой клич, одновременно и рассмешивший и сбивший с толку Евгению Владимировну, сухую интеллигентную старуху, с прекрасным чувства юмора, от времени и одиночества часто преображавшимся в иронию и даже сарказм, – Елена влетела в лифт и нажала кнопку. Собачка затявкала от неожиданности. Евгения Владимировна слова сказать не успела, как двери лифта закрылись и он поехал. Зато на пороге своей квартиры, из которой и вылетела девушка, появился Иван Ефремов. Вот уж его Евгения Владимировна смерила взглядом с головы до ног. И было на что посмотреть! Белоснежная футболка покрыта свежими пятнами желтка, потёками клубничного джема и кляксами кофе.
– Видать, размерчик не подошёл!
С этими словами Евгения Владимировна, некогда известный режиссёр монтажа, дочь знаменитых советского режиссёра и актрисы, уставилась Ивану в район ширинки. Джинсы были застёгнуты. Евгения Владимировна хмыкнула. В её молодости в таких ситуациях молодые люди дай бог бы в трусах были. Мельчает племя!
– Извините, Евгения Владимировна!
Иван покраснел и бочком-бочком, под взглядом старухи, прокрался к лестнице и там уже понёсся вниз со всей отмеренной ему живостью.
– Елена! Елена, подождите! Вы не так меня поняли! Позвольте, я всё объясню!
– Видишь, Франт?! – Строго обратилась Елена Владимировна к своему верному таксику. – Беготня за сучками даже такого прекрасного молодого человека, как Иван Алексеевич, способна сделать сущим кретином. Так что очень хорошо, что я тебя своевременно кастрировала.
Франт разразился лаем, смыслы которого не поддавались однозначной трактовке. Елена Владимировна высокомерно вздёрнула свой фактурный, красивый для мужчины нос, доставшийся ей от папы режиссёра, и нажала кнопку вызова лифта.
Когда они с Франтом вышли из подъезда, то успели увидеть только мелькающие вдали пятки Ивана. Франт одобрительно залаял. Елена Владимировна картинно поджала красивые губы, доставшиеся ей от мамы-актрисы.
– Видишь ли, Франт! Я всё равно заставлю тебя носить ботиночки. Потому что зимой улицы поливают реагентом. А у меня и так не слишком большая пенсия, чтобы тратить её ещё и на лечение лап у ветеринара.
Внезапно вся строгость слетела с Евгении Владимировны, она присела на корточки рядом со своим верным товарищем, погладила его за ушами, подмигнула и хулигански прошептала:
– Дура она, Франтик! От таких молодых людей, как Иван Алексеевич, бегают только дуры. Умные бегают за такими! Вот и я дура была. Ну? Побежали?
И Евгения Владимировна и Франт побежали. Он на своих коротких кривоватых лапах высокопородной таксы. А Евгения Владимировна – на безупречно красивых икрах и бёдрах, доставшихся ей от мамы-актрисы, прочно установленных на ступни фундаментального размера, доставшиеся ей от папы-режиссёра. И никакой бег, кроме бега друг с другом их уже не интересовал.