Профессор Влад

София КУЛЬБИЦКАЯ

Профессор Влад

I

Вступительное слово Юлии Свиридовой, студентки-дипломницы факультета психологии Московского Государственного Инновационно-Педагогического Университета имени Макаренко:

Уважаемые педагоги!..

Удивительное, искристое чувство счастья, так полно о владевшее мною после смерти вашего почтенного коллеги - профессора В.П.Калмыкова, - не помешало мне успешно завершить работу над дипломной темой, звучащей как… сейчас… ( торопливый шелест страниц) «Аутизм: некоторые особенности психологической адаптации»… извините, немного волнуюсь, наверное, это простительно - ведь труд мой, как вы сейчас увидите, достатошно аутобиографичен.(Ах, как все-таки

жаль, что Владимир Павлович, мир его праху, уже не может оценить мою святую верность его терминологическим изыскам!). Прошу заметить, что я взяла эту тему вовсе не из-за болезненного эгоцентризма - или там, не дай Бог, мании величия, - а просто потому, что уверена: мой «случай» действительно уникален и детальное его изучение в рамках психологического исследования может принести неоценимую пользу науке…

Но, прежде чем мы приступим, хотелось бы отдать последнюю дань тому, кто представлен здесь вечно смеющимся лицом в изящной рамке, украшенной черным бантом. Он и в этой символической форме остается моим научным руководителем - даже, пожалуй, в большей мере, чем прежде, ведь без его смерти картина моей психологической адаптации была бы неполной. Давайте почтим память покойного минутой молчания. Прошу уважаемую комиссию встать…

(Смущенные педагоги неохотно поднимаются с насиженных мест, громыхая стульями, покашливая и тягостно вздыхая; две-три секунды в аудитории держится относительная тишина).

Спасибо, можете садиться. Думаю, Владу этого достатошно. Фамилия его, вкупе с инициалами, научным званием и прочими регалиями, обведена траурной каймой на титульном листе, но я вовсе не стремлюсь к тому, чтобы «пятнадцать минут позора», как вы любите называть защиту, превратились в сплошной некролог. Веселая история психо-преображения, чудесного исцеления, которую я хочу вам рассказать, вряд ли совместима с унынием и кислыми гримасами. Не стоит также обращать внимания на дурацкие приписки, бурые кофейные пятна и жирные дактилоскопические отпечатки на страницах контрольного экземпляра: это всего лишь тень Влада-Читающего, Влада-Раздраженного, -Язвительного, Влада-Выжившего-из-Ума, Влада-Несовершенного, каким его знала одна я, каким он никогда уже не будет, и какого, несмотря на владеющий мною ныне восторг, мне все-таки чуть-чуть жаль… Но ближе к делу. Я пришла сюда защищаться, не так ли?.. Начну, пожалуй.

(Робкие, но поощрительные аплодисменты).

1

Доводилось ли кому-нибудь из вас, коллеги, охотиться за иллюзией?.. Гнаться за нею сквозь чащу, раня лицо о колючие ветки?.. Нет? Разве что в юности? Вы профессионалы? Ну и прекрасно. А к чему я клоню - сейчас поймёте. Мой дядя… Только не улыбайтесь, коллеги, и не надо цитировать Пушкина - при чем тут дядя, я тоже объясню. Во-первых, он закончил наш факультет - может быть, кое-кто из вас еще помнит такого щупленького рыженького студентика Осю Антипова?.. Что, есть сходство? То-то же. Во-вторых - что куда важнее - он, как и Влад, имеет самое прямое отношение к моему уникальному «случаю», и, в общем, тому, кто захочет глубже исследовать эту вкусненькую проблемку, не обойтись без легкого экскурса в прошлое, где Оскар Ильич только-только приступает к осуществлению своей заветной мечты о покорении Москвы.

В ту пору меня еще не было на свете, - а, стало быть, о начале пути я могу судить лишь со слов очевидцев. Вот, к примеру, моя мама (Маргарита Свиридова - Антипова в девичестве) нарочно вспоминает об этом, когда ей надо звонить в ЖЭК или на телефонный узел. Зачем?.. Чтобы получше разозлиться! Только он, Ося, способен довести ее до нужного накала! Она, Рита, и в лучшие-то, детские годы не особенно жаловала младшего братца - глуповатого веснушчатого рыжика; а тут он, мерзавец, свалился как снег на голову - нагрянул прямиком из Воронежа с двумя огромными чемоданами, так и лопающимися от барахла, - и с идиотски-сияющей улыбкой заявил московской родне, что, дескать, приехал поступать на психфак МГИПУ. («Что ж, - пошучивала в те годы мама, - судя по его придурковатой физиономии, он едва ли ошибся в выборе»).

И, самое-то обидное: ведь она же, Рита, отлично понимала, что за черти несут ее брата в педагогический! Да все те же, что некогда притащили ее, девушку умную и хваткую, в МФТИ - физтех тож!.. Единственной барышне на курсе - чертовски симпатичной, кстати!
– не составило, помнится, труда сменить общежитскую койку на роскошную двухкомнатную квартиру в Замоскворечье, где она вскоре и прописалась. Видимо, сей элегантный трюк не на шутку вскружил голову доверчивому Осе, - и вот несчастный болван, вчерашний «дембель», уже мчится, шумно дыша и разбрызгивая лаптями грязь, за своей удачливой сестрой,

нисколько не сомневаясь, что в столице его ожидает столь же легкий успех… Тут мама, чувствуя, что, наконец, дошла до кондиции, плюхается на диван, пристраивает телефонный аппарат к себе на колени и яростно принимается накручивать номер ЖЭКа / узла МГТС.

А разговор продолжает отец (Константин Свиридов). Это добрейший, деликатнейший человек, настоящий интеллигент, - и его свидетельства, очищенные от маминого цинизма, запросто могут претендовать на объективность. В первые дни, рассказывает он, оригинальный гость напрочь отказывался распаковывать свои чудо-чемоданы - и на осторожные расспросы хозяев охотно пояснял, что, дескать, надолго-то у них не задержится. Так, «перекантуется пару-тройку месяцочков» - покуда, наконец, новые, интересные знакомства (Москва же все-таки!!!) не позволят ему скоренько обзавестись семьей и зажить собственным домом… Его оптимизм заражал. Все же зять настоял на том, чтобы шурину, пока он еще здесь, выделили постель, пару полотенец и персональную полочку в платяном шкафу; тот едва не расплакался от умиления и благодарности, однако и тут не забыл ввернуть, что, мол, все это - лишь временные неудобства.

К чести Оси, он старательно вел себя так, как и подобает человеку, живущему на птичьих правах - всегда гасил за собой свет на кухне, спускал воду в уборной, приглушал звук телевизора, когда шла его любимая передача «Очевидное-невероятное», до такого невнятного бормотания, что самим хозяевам делалось совестно, - и вообще был тише воды, ниже травы. Тут надо отметить, что, сам того не зная, злосчастный провинциал выбрал крайне удачное время для своего появления. Сестра его ждала ребенка, - и будущий отец, пуще всего на свете боясь взволновать ее или расстроить, на всякий случай заискивал и перед Антиповым-младшим. Лишь однажды он сорвался и позволил себе надерзить шурину, оборвав того резко, на полуфразе: то было, помнится, дождливым субботним утром за завтраком, когда глупый родственник, набив рот яичницей, в сотый раз повторил свое заезженное обещание, что, мол, не позднее, чем через полгода избавит гостепримных москвичей от своего присутствия. Блажен, кто верует!.. По необъяснимой причине - возможно, то был фатальный закон подлости, - Осе, как ни тщился он угнаться за сестрой, катастрофически не везло в личной жизни; и тут уж не помогало ничего - ни огромный ассортимент девушек на факультете, ни хитроумные приемы их соблазнения по Карнеги (самые глупые однокурсницы просекали их с ходу!), ни даже красивое имя Оскар, на которое он невесть почему рассчитывал, собираясь покорять столицу… Ловя себя на мстительно-злорадных чувствах, мой кроткий папа испуганно умолкает.

Зато сам Оскар Ильич - мы с ним часто видаемся на семейных вечеринках - вспоминает о том времени чуть не с восхищением. Ох и странные же люди эти москвичи! Зазвали в гости - говорили: «Живи, сколько влезет!» - сводили на Красную площадь - в мавзолей - зоопарк - Третьяковскую галерею - театр Советской Армии - парикмахерскую «Чародейка» - кафе «Шоколадница», что близ Парка Культуры… всего и не перечислишь, настоящая московская феерия!..
– а, когда он совсем было разнежился в лучах их любви, огорошили: стёрли с лиц ласковые улыбки - и выдали взамен такой волчий оскал, что в какой-то миг он даже усомнился - действительно ли эта парочка связана с ним, Осей, близким родством. Сомнение вспыхнуло с особой силой, когда на свет появился волчонок - маленькая Юлечка. Если до сих пор оборотни еще как-то ухитрялись держать свои звериные инстинкты в узде, то теперь все деликатности были забыты: никто больше не упрашивал его «погостить подольше», зять, Костик, натыкаясь на него утром в ванной, матерился, вместо того, чтобы, как раньше, ойкнуть и извиниться - и даже сестра - родная кровь!
– словно с цепи сорвалась и то и дело огрызалась на него и рявкала. Сейчас-то он, профи, знает, как это называется - «постродовая депрессия»!
– но в те страшные дни только и мог, что испуганно вжиматься в стену да пресмыкаться: - Маргошенька! Солнышко! Может, я чем помогу?..

С последним, правда, как-то глупо получилось... Как-то раз новоиспеченному дяде поручили присмотреть за ребенком; бедняга чуть с ума не сошел от гордости, - но после того, как я, при его молчаливом содействии, чуть не повесилась на паутине кроватки (в те дни дядя Ося, как на грех, готовился к сессии и умудрился «зачитаться» творением какого-то столпа отечественной психологии), его с позором отстранили от высокой миссии, передав ее в морщинистые, но опытные руки соседки по этажу. В ту пору супруги и принялись намекать Осе, что, дескать, неплохо бы ему перебраться в общагу - раз уж он до сих пор так и не сумел найти себе порядочную девушку с квартирой. Что правда, то правда, дамский пол на Осю не заглядывался, но ведь это еще не повод менять «сталинский» дом в центре Москвы на унылый захолустный барак.