Профилактика
Шрифт:
Потеряв равновесие, я рухнул на пол и скорчился от боли. Кровь тугими толчками выплескивалась из отверстия в брюках. Наверное, навылет, подумал я, стиснув зубы. Черт, он и тут меня переиграл! Обездвижил, но не убил. И даже сознание от такой боли не потеряешь — вполне терпимо... Единственное, что остается, — не перевязывать рану и истечь кровью.
— Отдыхай, Алик, — почти отеческим тоном посоветовал Стрекозыч, доставая из кармана миниатюрный мобильник. — Але, Подгузник? Ты мне нужен, и как можно быстрее... Я в своей загородной резиденции... Да, небольшая разборка... Что? Нет, много людей не надо... Возьми парочку, и хватит. И инструменты
Похоже, я влип. И смерть меня ждет отнюдь не быстрая и не безболезненная. Что-нибудь вроде поджаривания живота нагретым утюгом.
— Я же сказал: у меня нет никаких документов против тебя! — сказал я, кривясь от боли, которая все больше разливалась по ноге.
— Ну и хорошо, если нет, — дурашливо осклабился Стрекозыч. — Тогда мы тебя просто прикончим, и все. А вот если они все-таки есть, только ты запамятовал про них — это хуже. Будешь тогда свои яйца на сковороде жарить и есть без соли...
Он брезгливо покосился на труп жены, из-под которого уже успела натечь порядочная лужа, отошел и сел прямо на кровать, не выпуская из рук пистолета и явно чувствуя себя в безопасности.
Потом взял с тумбочки пульт и включил телеэкран.
Музыкальная программа все еще продолжалась, только теперь крутили клип известной певицы, которая манерно качала бедрами:
Я уже не та, что былаеще вчера,Я уже давно поняла,что жизнь — игра...Очень кстати, подумал я. Что называется, цитата в тему... Я ведь тоже — уже не тот, что был вчера, и позавчера, и еще раньше. И я тоже отношусь к своей нынешней жизни, как к большой, хотя и глупой игре.
«Кружит, кружит, кружит карусель...»
Ты права, красотка. Карусель все кружит и кружит, и у этой круговерти было только начало, но не видно конца. Помчится, когда я понял это, то сначала обрадовался, как дурачок. Ведь что значит — каждый день жить новой жизнью? Это же полная свобода от всего и от всех! То, к чему я так стремился в своей первой жизни. А тут — можно делать всё, что тебе вздумается. Не ходить на работу, какой бы важной она ни была. Просидеть хоть целый день в ресторане. Совершать самые нелепые поступки: например, ограбить банк или попытаться соблазнить любую приглянувшуюся тебе девчонку. Транжирить деньги, не думая о завтрашнем дне, потому что его для тебя все равно не будет, а следовательно, не будет и наказания за все твои прегрешения. А самое главное — теперь не надо бояться смерти, потому что ее для тебя больше не существует. Вернее, существует, но без трагических последствий в виде вечного небытия. Поэтому можно прыгнуть с Крымского моста в Москву-реку, мчаться на машине на огромной скорости по горной дороге — совсем как в компьютерной игре «Need for Speed», водить самолеты, воевать в Чечне. И не надо бояться пуль омоновцев, штурмующих офис фирмы, генерального директора которой я взял в заложники...
И я жил, как мотылек-однодневка, только, в отличие от него, возрождаясь каждый день заново, в новой роли и в новом месте. И что меня больше всего удивляет в Круговерти — за моими плечами уже почти полсотни вариантов, но ни один из них пока еще не повторялся дважды, даже приблизительно. Такому
Только все это — напрасно, и что толку демонстрировать, каким я мог бы стать, если вернуться в свою первоначальную жизнь мне уже не суждено? Да и что я там буду делать, если в очередной раз после пробуждения окажусь подыхающим от потери крови наркоманом, убившим милиционера? Даже если меня там все-таки спасли, как-то не тянет отсидеть десяток (а то и больше) лет в тюрьме и выйти оттуда окончательно опустившимся типом.
Остается надеяться, что Круговерть никогда не закончится. И пока незримая карусель вертится, надо извлечь из этого максимум удовольствия.
Что я и делаю.
— А ты, оказывается, тот еще гусь, — неожиданно нарушил молчание Стрекозыч. — Я всегда говорил, что тихушники — самые опасные типы. Молчал себе, молчал в тряпочку, а в уме, значит, козни против меня, своего хозяина, строил? И заговорил-то теперь как! «Вовик»!.. Как будто я — твой дружок из подворотни!
Кровь впитывалась в ковер, по-моему, она текла все медленней и медленней. А обмороком и не пахло: только чуть-чуть кружилась голова. Вот что значит — натренированный, закаленный организм «качка».
Как же заставить его стрелять, как? Не терпеть же, в самом деле, издевательства доморощенных мастеров заплечных дел!
Мой взгляд упал на обломки разбитого мною торшера. Один из осколков абажура, самый крупный и смахивающий на кайло первобытного человека, лежал совсем неподалеку, возле кровати. Стрекозыч его наверняка не видел.
— А я не издевался над вами, — возразил я, делая вид, что боль становится нестерпимой, и потому я не могу спокойно лежать на месте, а корчусь и раскачиваюсь из стороны в сторону. — Просто я не знаю, как вас зовут... Неужели Владимир Стрекозович?
Он покосился на меня недоверчиво.
— А говоришь — не издеваешься!.. Можно подумать, ты меня сегодня первый раз видишь...
— Так оно и есть, — простонал я. — Я ведь — вовсе не ваш Алик.
— Да? А кто ты? Папа римский, что ли?
— Я брат вашего Алика, — выдавил я, понемногу, по сантиметру приближаясь к заветному стеклянному «кинжалу«. — Мы близнецы, но об этом мало кто знает. И пользовались этим, чтобы спать с вашей женой по очереди. Сегодня был мой черед, но мне не повезло, вы вернулись раньше времени...
— Чего-чего? — прищурился сидящий на кровати. — Что за туфту ты гонишь, придурок? — Потом он нахмурился. — Постой-ка... Это что же получается: вы мою Райку вдвоем пользовали, что ли? Да за такое я вас обоих урою, понял?!
К дому подъехала машина: было слышно, как скрипит гравий под ее колесами. Стрекозыч вскочил с кровати, распахнул окно и крикнул кому-то в темноту:
— Парни, сюда! На второй этаж!
В моем распоряжении была всего одна секунда, не больше, и я ее добросовестно использовал.