Прогрессоры (Лестница из терновника-3)

Далин Макс Андреевич

Ты — подросток, ещё не совсем человек. Тебе ничем владеть не положено. Даже думать забудь. Затрёпанная рубаха из грубого холста, который ткут из волокон травы хум, да такие же дерюжные штаны по колено — больше ничего нет и до Доброй Тени не предвидится. Даже башмаки подросткам носить не полагается — смотри под ноги, обходи колючки, привыкай к обжигающему жару песка… Кирри обхватил себя руками за плечи, вздохнул. Только взрослым — житьё на свете, или уж совсем малышам, пьющим молоко, которых нянчат матери и которым можно играть дни напролёт, пока для работы силёнок маловато.

Как-то само собой оказалось, что дети и подростки стоят в сторонке, пока взрослые торгуются. Даже локтями

с братьями тыкаться не хочется; все видят — а что изменишь? Снугги крутит кончик косы между пальцами, Хэтти грызёт сухую травинку, Энгли облизывает губы — все думают примерно одно и то же.

Сокровища — не для подростков.

А Лодни тронул щёку Кирри пальцем — повернул голову к себе:

— Кирри, а вон те — кто?

Кирри оглянулся. Трое чужих подростков тоже стояли в сторонке, но с другой стороны. И эти чужаки были в башмаках из мягкой козлиной кожи, с цветными ожерельями на шеях и вообще — вызывающие ребята. Смотрели на местных свысока, как небожители.

Наверное, Кирри не посмел бы спросить, но купец сам на него посмотрел. И улыбнулся, как мало кто из взрослых улыбается подростку — придал Кирри храбрости.

— Скажи, почтенный человек, — спросил Кирри, преодолевая робость, — а вот те, что они за люди? Ведь это не твои дети? Ведь у тебя детей быть не может? Ведь это не лянчинские парни?

А купец взял с тюка горсть бус, игравших в солнечном свете цветными искрами, и подошёл ближе. Выбрал одни, из мерцающего синего и зелёного стекла, протянул:

— Ясные глаза, нежная кожа, руки сильные, гибкое тело… Возьми, не бойся — это подарок. Ничего взамен не надо.

Бусы Кирри взять не посмел — врежут за такие подачки от чужака, хуже, чем за неповиновение — но шагнул вперёд. А купец продолжал:

— В Лянчине — всего вдоволь. Лучшая сталь там нипочём, самый последний человечешко носит закалённый клинок. Все, знаешь, живут в каменных домах — не вашим тряпичным лачужкам на колёсах чета. У каждого дома — сад, в саду растёт инжир, винные ягоды, т-чень, а плоды-то как мёд: везде родники, фонтаны… не то, что вон та паршивая речушка, в которой, кроме грязи, рыба-костоглод да плотоядные пиявки! Одно плохо — все кланы в Чангране в родстве между собой. Мало юношей из дальних мест. Благородным молодым людям не с кем сразиться — как бы не оказался братом. Вот ребята из Песков и вельда и путешествуют со мной в поисках судьбы. Не каждого, конечно, возьму — лянчинские-то юноши тоже не вам, кочевникам, чета… но вот тебя бы взял.

Кирри стоял, оцепенев, не веря ушам — пока отец не взял за плечо и не отодвинул с дороги.

— Ты что это, — сказал, — почтенный человек, сбиваешь мальчишек с толку? Ещё не хватало им тащиться невесть куда… Нори-оки, жителям вельда, от Отца-Матери положено жить в вельде. Да и как они, дети вельда, там обернутся, в каменном городе-то? Что они знают? Они и язык-то ваш понимают еле-еле…

Купец улыбнулся сладко.

— Будто для любви язык так уж нужен… Когда звенит сталь и стучат сердца, можно и помолчать — а потом объятия быстро научат объясняться. Да и что вы теряете? Всё равно все нори-оки в Середине Лета встречаются в распадке Добрая Тень: если парень выиграет бой — так приведёт девчонку в ваш клан, но если проиграет — вы его даром потеряете. Что, не так?

Взрослые даже торговаться перестали, прислушались. Оно так часто бывает. Приезжает человек из дальних стран, рассказывает о всяких чудесах, кто-то уходит с ним — что такое подростки для клана? Ещё не члены клана — уже не милые дети, которых все любят. Кто вспомнит ушедшего подростка? Даже мама и отец не выкажут печали — ты ушёл и был убит в Доброй Тени, ты проиграл, стал чужой Матерью… ты ушёл искать сказочных

мест и пропал.

Подросток — как щенок. Он не на привязи. Он ничей. Ему запахло — он убежал. С ним случилась беда — сам виноват. Лишь бы не нарушал законов клана, лишь бы повиновался и работал, пока не пришло его время, но когда время пришло, подросток — перекати-поле.

Взрослые обсуждали тех, кто ушёл и исчез, не называя имён. Какая разница, как звали потерянных подростков? Какая разница, что с ними стало? Эти, потерянные, были — неудача, неприятность, дань судьбе. Счастливцы возвращаются, приводят женщин, становятся настоящими, а несчастливцы — неизбежный отброс. К какому-то клану нори-оки они прибьются — но это уже не наше дело. Отрезанный ломоть.

В клане всегда слишком много подростков. От них всегда слишком много хлопот, они едят больше, чем хотелось бы, а работают хуже, чем хотелось бы. Чем подросток старше — тем он бестолковее; приходит его время — он становится рассеянным, витает в облаках, мечтает о чужаке, с которым скрестит клинки. У него подгорает еда, он теряет козу на пастбище, он валяется на пузе, вместо того, чтобы дело делать. Бросовое время в человеческой жизни — подросток.

Отец, впрочем, кажется, чуть-чуть огорчился бы, если бы потерял Кирри. Может, мама бы всплакнула тайком. Но у них ещё шестеро — не говоря о Мэдди, старшем, счастливце, Воине, который привёл жену. Что такое для большой семьи бедолага-Видги, имя которого не вспоминают уже третий год — и что такое Кирри, в конце концов? Ведь и Кирри может проиграть — и стать отцу и маме навсегда чужим.

А Кирри оглядывался по сторонам. На посёлок из кибиток, никогда не снимаемых с широких телег, чтобы песчаные змеи и скорпионы не заползли к спящим — лоскуты верблюжьих шкур на деревянных каркасах-рёбрах разноцветные, трёпанные-перетрёпанные… На козьи сараюшки — клок шкуры на четырёх палках, а под ним — огороженная пыль, смешанная с навозом. На унылых, тёртых нелёгкой жизнью упряжных верблюдов, флегматично жующих скудную колючку, и так уже обгрызенную. На деревянную статую Отца-Матери, почерневшую от времени и масла. На серый от солнца вельд, на детей, щенков и молодых коз, возящихся в пыли. На бурую, узкую и извилистую ленту реки Хинорби, воду откуда надо долго кипятить, чтобы не маяться животом — в которой и вправду живёт рыба-костоглод и плотоядные пиявки… откуда Кирри притащил и вскипятил столько воды, что и смотреть в ту сторону неохота…

Где-то за вельдом и песками — волшебный город Чангран…

— Вот, глядите, в какой одежде будет ходить, — доносился до слуха сквозь мечты голос купца. — С мечом из лучшей стали, да в каких ножнах! Солнце! Лепёшки из вашей травы-хибиб ему есть уж никогда не придётся — в Чангране каждый день мясо едят, мёд, а мука для лепёшек там уж не из бурьяна, какой растёт в вельде… Да, и вот что. Мне-то важные люди будут дарить подарки за поединки их детей с теми, кто точно не родня — так и я вам подарю, мне не жаль. Гляди, почтенный человек: вот меч — твой. Да ещё — ружьё с сотней патронов, новое ружьё, такие нынче и в Чангране-то не у всех…

Вот когда Кирри понял, что он и вправду может увидеть сказочные страны наяву — когда его отец примерял меч к руке, а родичи рассматривали ружьё, с которым можно идти и на дракона, и на льва! Купил лянчинец для Кирри свободу.

Только на душе было как-то странно и смутно: то ли тревожно, то ли счастливо. А мама сказала: «Всё равно ещё никому не удавалось удержать от безрассудств подростка в возрасте», — но не дотронулась. И Кирри, который неистово надеялся, что она дотронется и, может, обнимет — чтобы захотелось остаться, ждать две луны до битвы в Доброй Тени — только вздохнул и решил.