Прогулка с продолжением
Шрифт:
— Вы уверены, что это была неадекватность? — хмуро пробормотала я и, подписав последний листок, спросила: — Ну что, теперь меня посадят в тюрьму?
— Это решит суд! — провозгласил опер.
И тут дверь снова отворилась и в наше уютное помещение влетел Володька Степанов.
— Уже? — выкрикнул он на ходу.
— Ага! — на том же языке ему ответил опер, и Володька, не обращая на меня внимания, подошел к столу, взял со стола все подписанные протоколы.
— Та-ак, — протянул он, внимательно читая все, что там было написано, — та-ак. Ну что ж, Татьяна Александровна,
Я, плотно сжав губы, промолчала, решив про себя, что месть моя будет ужасна и растянется во времени и пространстве. Что Володька не просто пожалеет об этой подлости многократно, но я доведу его до того, что в каждую годовщину этого безобразного события у него будет непроизвольное мочеиспускание, и никакие Кашпировский с Чумаком не вылечат его от этого.
Володька сгреб все протоколы и предложил мне проследовать за ним. Мы поднялись к нему в кабинет, он запер бумаги в сейф и показал мне на стул для посетителей.
— Присаживайтесь, Татьяна Александровна, — сказал он мне с непонятной радостью на своей ментовской физиономии, — я вас сейчас кофейком угощу. Честное слово вам даю, ни один хулиган еще не удостаивался такого приема у меня. Вы — первая и единственная.
Я села с гордым и независимым видом, а Володька засуетился с кофеваркой. Глядя на этот предмет производства фирмы «Дюпон», я подумала, что какой-то там майор не может позволить себе такую роскошь, наверняка это взятка. Одним словом, у меня пошел сильнейший приступ ненависти, и я еле сдерживалась. Ну, понять меня можно, я думаю.
— Ну, ты что грустишь, Танька? — обратился ко мне Володька, отойдя от своего коррупционного механизма.
Я пожала плечами:
— А чему мне радоваться, засранец? Ты мне только что навертел хулиганскую статью, и я не понимаю, почему у тебя такое прекрасное настроение. Кто придумал всю эту ахинею? Почему ты не пресек с самого начала заявления этих жлобов?
— Ну ни фига себе! — воскликнул Володька. — «Пресек»! Да знаешь, каких мне нервов стоило заставить этих двух качков подать на тебя заявление? У меня чуть чердак не слетел от напряжения, я охрип, устал как сволочь и вообще… Я ожидал от тебя прямо-таки выплеск благодарности, а ты сидишь и смотришь на меня, как сержант на вошь. В чем дело-то? Чем ты недовольна?
— А чем я должна быть довольна? — пока тихо, но уже начиная разгоняться, спросила я. — Какая тут может быть благодарность? У тебя случайно головка не бо-бо, опер?
— С утра было, — признался он, — и все из-за тебя.
— Да?
— А между прочим! — Володька наклонился над своим столом и извлек из нижнего ящика две треснутые чашки, одно блюдце и банку из-под майонеза с насыпанным в нее сахаром. — Условия походные, не обессудь и не побрезгуй, — сказал мой майор и пожаловался: — Секретарша у меня в отпуске за свой счет, приходится все делать самому, даже кофе заваривать.
— Кошмар, — согласилась я. — Так ты мне наконец объяснишь что-нибудь или так и будешь хныкать и жаловаться на жизнь?
— Я хныкаю! — возопил Володька. — Ну ни хрена
И так как я продолжала упорно молчать, озадаченная Володькиными словами, он продолжил:
— Я нашел целых троих свидетелей, даже лучше, чем свидетелей — потерпевших, которых нельзя заподозрить в желании отмазать тебя, которые подтверждают твое вчерашнее алиби! Ты понимаешь это слово? А-ли-би! Они подтверждают, что на момент убийства тебя просто не было в твоей квартире, потому что время смерти Поприна определяется довольно-таки точно: мои ребята нашли одного твоего соседа, который точно слышал выстрел. А тот козел, что ментов вызвал, скорее всего, сам Поприна и грохнул…
— Это и так было ясно, — не выдержала я своего собственного молчания.
— Это нужно было обосновать, и теперь обоснование есть, — пояснил Володька. — Время вызова наряда не согласовывается с выводами экспертизы о времени смерти. Ведь тот, кто звонил, сказал, что слышал выстрел, а Поприн был убит раньше и…
— Я все поняла, — призналась я. — Если ты считаешь, что это необходимо, то я могу принести тебе свои искренние благодарности.
— Во множественном числе приносят только соболезнования, — упрекнул меня Володька.
— Ну хватит выпендриваться, — оборвала я его, — давай свой кофе, вон шумит уже.
Кофе мы пили в молчании. Каждый думал о своем. Володька наверняка все обсасывал мысль о том, какой он молодец, а я решала, когда мне лучше всего будет встретиться с Изольдой Августовной и вернуть ей деньги. Получалось, что чем раньше, тем лучше…
— А большой срок тебе не дадут, — выпалил вдруг Володька, и мне пришлось отвлечься и посмотреть на него.
— Да, — энергично кивнул он головой, — все эти три кадра с точки зрения нормальных граждан очень даже не положительны. Распорядитель еще в советское время сидел по экономической статье, он тогда был директором чебуречной. А братки, вообще…
— Ты на колесах? — перебила я Володьку.
— …В лучшем случае получишь штраф, в худшем — условно… — все-таки закончил Володька свою речь и озадаченно посмотрел на меня. — Да, я на машине, а куда тебе надо?
— Вот отвезешь и посмотришь, — ответила я и отодвинула от себя чашку. — Кстати, поимей в виду, мне не нужен ни штраф, ни условный срок. И если ты сумел уговорить этих ребят прийти в милицию, то теперь уговори их, чтобы они согласились на полюбовное соглашение: я готова заплатить им за моральный ущерб… в размере одной минимальной зарплаты.
— Эх, ничего себе! — присвистнул Володька, но спорить не стал, заметив, что я к этому не расположена.
Он быстро убрал посуду обратно в ящик стола, и мы вышли из РОВД.
На служебной стоянке стояла темно-зеленая Володькина «семерка» — предмет его непонятной гордости. Подумаешь, «семерка», а вот у меня вчера была целая «девятка», и то я молчу!
Мы сели в машину, Володька, прослушав мои указания, взял курс на дом Изольды Августовны и после первого же светофора не выдержал. Похвалил себя несколько раз, а потом начал заводиться на целую речугу.