Прогулки по Аду
Шрифт:
— Она же воображаемая, — кивнул я.
Кукла соскочила со стола, подошла ко мне и, поднявшись на носочки, поцеловала в щеку.
— Воображение — это лучшее, что в тебе есть. А оставшееся унылое дерьмо может доставаться кому угодно. Прощай, — сказала она. — Пендрик, ты с нами?
Сколопендра сделала ножками неопределенный жест.
— Ну как хочешь, — и кукла взяла воображение за руку.
Я смотрел, как они уходили. Воображение оглянулось, кукла нет. Григорьев допел песню.
— Всё? — спросил Пендрик.
«Ну ни хрена себе!
— Нет. Еще эпилог будет.
Эпилог
Я опять сидел за карточным столом. Приятно снова увидеть зелень сукна, трепещущий свет свечей в тяжелых бронзовых подсвечниках, сверкание граней хрустального бокала.
С прошлой игры прошло почти полтора века. Я напряг память, пытаясь вспомнить, как она закончилась. Впрочем, к чему стараться? Любая игра заканчивается одинаково — смертью.
Взглянул на падающие передо мной карты, на столбики фишек. Ну, для начала неплохо. Обвел глазами сидящих за столом игроков. С прошлой игры их состав поменялся. Оказалось, что я кое-что помнил. Места моих родителей теперь заняли другие люди. Я постарался вглядеться в их лица. Они показались мне смутно знакомыми. Лица других игроков были в тени и плохо различимы. Место напротив меня пока оставалось пустым.
Карты перестали падать. Послышался удар гонга и голоc:
— Карты сданы, господа. Начинайте.
Я бросил фишку на стол и открыл первую карту.
В кресло напротив села она. Мы улыбнулись друг другу. Потом она нахмурилась и отвернулась.
— Ваша дама бита, — раздался голос крупье.
Она смотрела на своего соседа, тот улыбался, что-то шептал ей на ухо и лил красное вино в ее бокал.
В отчаянии я, не считая, швырнул горсть фишек и открыл следующую карту. Вокруг засмеялись, а мама вскрикнула.
— Опять суицид? — строго спросил голос.
***
Я опять, как обычно, лежал в коме. Ангел держал меня за руку, а мне казалось, что это мама…
С моей прошлой жизни прошло сто пятьдесят лет. За окном вторая половина двадцать второго века. Мир стал другим. Другие города, другие страны. Люди теперь ездят на дачу не в Малаховку, а на Пояс Астероидов.
И вот я снова в игре. Новая жизнь, новая судьба, новые родители. Бог перетасовал колоду, старый картежник. И только она осталась прежней.
чем мы с ней расстались в прошлый раз? Не помню. Кажется, ни на чем. Помню только, что поцеловал ее за всю жизнь всего два раза. Первый раз, когда провожал поезд, второй, когда встречал самолет.
И вот теперь я снова в коме…
Мама, папа, как же я не подумал о вас, когда, облив себя сжигателем жира, вылетел на виндборде с семьдесят второго этажа.
Но тогда я мог думать только о ней, о Еве.
У меня перед глазами скакали цифры роста ее пульса и давления, частоты дыхания и базальной температуры, когда она целовалась с этим центральным нападающим нашей школьной команды. Я не мог оторваться от висевшего передо мной голографического экрана. Как завороженный, я смотрел на взлетевшие
А мне она говорила, что он ей совсем не нравится. Не нравится! Да она его хочет! Нет, не просто хочет, она влюблена!
Я просканировал парня. Эрекция, но все показатели близки к норме. Ему она пофиг. Трахнет и через неделю забудет.
У меня внутри словно все заледенело. Я щелкнул браслетом, свернул экран, отозвал сканнер.
Я стоял у окна. Мои глаза были широко открыты, но я не видел города, расстилающегося передо мной. Не видел вертикалей жилых башен, в чьих стеклянных стенах отражались лучи заходящего солнца. Не видел опрокинутую циклопическую полусферу центрального стадиона. Не видел торчащие на горизонте ажурные конструкции планетарного лифта на орбиту Луны. Не видел цепочки трасс аэротакси, причудливой паутиной заплетшие весь город. Не видел своего родного города.
Я видел только ее медленно расширяющийся зрачок, снятый сканнером перед тем, как она закрыла глаза.
Я подумал, что жизнь моя как-то быстро закончилась, не успев, собственно, и начаться.
«Я рос толстым, вялым и неповоротливым. Меня дразнили «жиртрестом», обижали и часто били. Сначала в детском саду, потом в школе и институте. Девушки презирали меня, друзей не было, учителя и преподаватели ставили приличные оценки, но не любили меня.
Черт, — лениво подумал я, — вроде я когда-то уже так думал. И почему институт? Я же только в школе учусь».
Но друзей у меня не было, и девушки действительно презирали меня.
Ева была младше меня на два года и, соответственно, училась в девятом классе. Она была дочерью нашего соседа по дому и папиного приятеля и коллеги — дяди Тиберия.
Тиберий жил под нами и занимал семьдесят первый этаж башни.
Мы с Евой росли вместе. Пока были маленькими, были друзьями. И моя толщина ей не мешала. Играли вместе. Я даже проделал тайный ход на нижний этаж. Ход вел из нашего гаража в гараж дяди Тиберия. Все родители о нем, естественно, знали, но молчали.
И, конечно, я был влюблен. Лет с десяти. В четырнадцать понял, что шансов у меня нет, и моя жизнь превратилась в пытку. Все попытки сбросить вес оказывались бесплодными. Не помогали ни спорт, ни таблетки. Врачи говорили, что после окончания полового созревания, возможно, я похудею. Но после пятнадцати я стал еще толще. Какой-то гормональный сбой. Можно было попытаться вмешаться в геном, но врачи обещали только пятьдесят процентов успеха и двадцать — вероятности наступления необратимых генетических изменений. На таких условиях мама на вмешательство не согласилась. Я-то, понятно, рискнуть был готов, но кто же меня будет слушать. Придется ждать совершеннолетия, хотя тогда вероятность благополучного исхода будет еще меньше. И если к тому времени Ева еще не выйдет замуж, и если в этом вообще будет какой-то смысл.