Прогулки по Испании: От Пиренеев до Гибралтара

Мортон Генри Воллам

Солнце уже пригревало, и марево закурилось над неровными полями пшеницы. Грунтовая дорога вела то вверх, то вниз — и повсюду открывались очаровательные виды. Я остановился посмотреть на ряды жнецов, движущихся по пшеничному полю с серпами в руках. Я видел, как султанчики колосьев кланяются жнецам и падают, когда те проходят, и подумал — или со мной сыграло шутку воображение, — что земля, возделанная руками, как в Испании, вспаханная быками и сжатая серпом, выглядит лучше и в каком-то смысле удовлетвореннее и ухоженнее, чем земля, обрабатываемая тракторами. Но возможно, это все благоглупости и сентиментальность, а испанцы с радостью расстались бы со своим библейским подходом за несколько партий сельскохозяйственной машинерии.

Моим первым впечатлением от Пастраны стало великое столпотворение крыш, видневшееся на некотором расстоянии внизу: крыши встречались под всевозможными углами и на разных уровнях, крытые той длинной черепицей, которая принимает любой оттенок, от красного до черного, и обычна для стран, когда-то бывших частью Римской империи. Такую

черепицу можно найти на юге Франции, по всей Италии, Греции и в Малой Азии — а когда обломки ее выкапывают в Сассексе, их осторожно моют, маркируют и выставляют в музеях. В центре города высилась старинная церковь, ее нефы и приделы венчала та же самая черепица, и пока я съезжал вниз, церковь будто вырастала, в конце концов ее башня с огромным колоколом обрисовалась на фоне неба. У подножия холма стояли старые ворота, через которые проталкивались сотни овец; арка ворот обрамляла вереницу каменных домов — на каждом железный балкончик, — клонящихся друг к другу через мощеную улицу. Маленький рынок с одной стороны окаймляла низкая стена, уходящая в овраг, а напротив возвышались величественные ворота эпохи Возрождения, ворота дворца с высеченным в камне герцогским гербом.

Узенькая улочка вела наверх, в город, — снова череда старых домов и балкончиков. Удивительное для меня появление здесь телефона покрыло узкие полосы неба над улицами ненадежной сетью тонких проводов, а на некоторых балконах разместились ряды фарфоровых изоляторов, похожие на ласточек, готовящихся к отлету. Есть в городе маленький ренессансный фонтан, который мог сохраниться с римских времен, поврежденный и обветшалый, но все еще работающий. Из центра фонтана поднимается каменная колонна, увенчанная большим продолговатым каменным резервуаром, который окружен четырьмя скульптурными человеческими головами: изо рта каждой льется струйка воды, падающая в чашу по изящной дуге. Пока я там стоял, не было ни одной секунды, чтобы фонтан не окружали женщины и девочки с кувшинами для воды — они наполняли свою посуду, а погонщики мулов приводили на водопой животных, и ослики с деревянными седлами на спинах подходили к фонтану и погружали свои кроткие морды в воду.

Двойные ворота дворца все еще висят на изначальных петлях и удерживаются штифтами диаметром с полкроны. Ветхий вид дворца снаружи подготовил меня к зрелищу запустения внутри. Огромный двор, где некогда собирались герцогские вассалы и куда носилки, повозки и походные кареты когда-то съезжались перед путешествием, превратился теперь в площадку для мусора. Окна дворца с отсутствующими или сломанными ставнями являли собой картину, создать которую способно только Время. В самом дворце вонь помета летучих мышей и коз была столь ужасна, что я не стал подниматься по темной лестнице на второй этаж.

Я прогулялся до церкви, которую случайный путешественник может счесть посвященной дону Хосе Антонио — такими большими буквами его имя написано на стене. В темном нутре церкви я встретил священника, знающего историю городка. Он рассказал мне, что период расцвета был четыре века назад, когда Руй Гомес де Сильва, принц Эволи, решил основать здесь производство. Он собрал всевозможных мастеров, потомков рассеявшихся по стране после падения Гранады мавров, и поселил их в своей четверти города. Среди них были ткачи шелков и гобеленов, золотых и серебряных дел мастера. Когда Пастрана только-только прославилась прекрасными товарами — во времена правления Филиппа III, — вышел эдикт, повелевающий всем людям мавританской крови покинуть страну.

— Но вам обязательно нужно посмотреть пастранские гобелены! — сказал священник. — Подобных им в Испании нет.

Я прошел вслед за ним в ризницу.

§ 2

Я оказался в самой гуще давней битвы. С флотилии каравелл армия рыцарей и пеших воинов только что высадилась под стенами города. Королевский корабль стоял ко мне ближе всех — я мог бы протянуть руку и потрогать тросы, шедшие буквой «V» от планшира к марсовым площадкам. Он был больше и величественнее остальных, и на грот-мачте развевался королевский штандарт, а грот-марсель украшал королевский вымпел, или pennoncelle, — тонкий флажок тридцати, пожалуй, футов длиной, который трепетал и бился на ветру, как хвост воздушного змея; по этим признакам я и понял, что корабль королевский. Повсюду царила неразбериха, толчея вооруженных людей, высаживающихся на берег с маленьких лодок. Шум стоял ужасающий; трубачи в красных шапках и голубых дублетах вздымали к небу тонкие серебряные трубы и выдували сигналы; рыцари в стальных доспехах двигались вперед с обнаженными мечами; пешие воины заряжали арбалеты; копья указывали вверх, на склон холма, или наклонялись в боевое положение; а в центре — сам король, в полном вооружении под флорентийской парчой, в диадеме, охватывающей украшенный перьями шлем, с копьем в руке, рвался вперед, восседая на огромном destrier [10] полностью закованном в броню и увенчанном плюмажем, не уступающим королевскому. Шумный лес пик и копий двигался к городу, а со стен таращились испуганные лица под тюрбанами, и метательные дротики уже летели в стальные шлемы.

10

Историческое: боевой конь ( фр.).

Священник улыбнулся моему

ошеломлению. Это не гобелен, а самое настоящее чудо! Какой магией цветной шелк и шерсть оживили давнюю битву настолько, что человек, смотрящий на нее сегодня, понимает, какое возникает ощущение, когда двигаешься в жестких доспехах и держишь меч в закованной в сталь руке; чувствует, каково слышать гром труб и видеть короля в доспехах, скачущего на битву под знаменем, несомым впереди! Оглядевшись, я увидел, что вся ризница завешана подобными гобеленами. Каждый последующий продолжал историю на шаг дальше. Второй был, возможно, самым интересным из всех. Он изображал осаду города, которую нападавшие не могли осуществить только силой оружия. Чтобы блокировать город, они привезли с собой на кораблях полуготовый частокол, который и устанавливали на втором гобелене вокруг всего города, кроме как со стороны моря, где на якоре стоял флот. Частокол состоял из крепких деревянных брусьев, вкопанных в землю и скрепленных вместе. В нем были проходы, запиравшиеся засовом, и у каждого проема стояла вооруженная стража. Мне это напомнило построенный заранее форт, который, как говорят, Вильгельм Завоеватель перевез с собой через Ла-Манш, когда вторгся в Англию. На этом гобелене снова величественный король ехал в сопровождении трубачей, знаменосцев и телохранителей; пока он озирает город, где мусульманин вельможного вида, кажется, подает сигналы бедствия, воины укрывают бомбарды за деревянными щитами, а одну уже взгромоздили на колеса. Эта сцена, как и прочие, может совершенно заворожить изучающих средневековое оружие, а остальные люди, менее интересующиеся техникой, обнаружат себя перенесшимися из современного мира в непривычную красоту средних веков. Те из нас, кто видели ковер цветов, выросший, поверх шрамов войны — даже в сердце Лондона, — заметят с симпатией, что средневековый художник заполнил каждый клочок земли, не занятый принадлежностями средневековой войны, свежайшими и великолепнейшими цветами, выглядывающими из травы.

Священник рассказал мне, что эти гобелены изображают марокканскую экспедицию 1471 года, предпринятую Альфонсо V Португальским, и я тем более заинтересовался, поскольку этот король был внуком Филиппы Ланкастер, дочери Джона Гонта, и в его жилах текла кровь Плантагенетов. Филиппа наверняка была прекрасной женщиной, поскольку вырастила троих замечательных сыновей, а нет лучшей награды для любой матери. Имена этих сыновей: Дуарте, или Эдуард, названный в честь английского Эдуарда III; Педру, трагически погибший благородный рыцарь; и бессмертный Энрике Мореплаватель, дело чьей жизни — школа навигации в Сагреше — вдохновило морские исследования половины земного шара. Приятно вспоминать, что Энрике (или Генрих) Мореплаватель был отчасти англичанином. Альфонс V, король с пастранских гобеленов, — сын первенца Филиппы, Эдуарда, и он присутствует на гобеленах со своим сыном Жуаном, который потом наследовал отцу, а во время экспедиции был шестнадцатилетним юношей, завоевывавшим себе шпоры.

Священник рассказал, что эти гобелены считаются сотканными на станках Паша Гренье в Турнее по рисункам Нуну Гонсалвеша, который в то время был в Португалии придворным художником. Предполагается, что их создали сразу после экспедиции 1471 года, чтобы запечатлеть воспоминания очевидцев. Как гобелены оказались в Пастране, не очень ясно. Считается, что они висели в оружейном павильоне короля Португалии, а во время войны с Испанией попали в качестве трофеев в руки семьи Мендоса — и впоследствии очутились в Пастране. Об этих гобеленах, насколько мне известно, на английском не написано ни слова, поэтому я попытался с помощью священника разобраться в изображенных на них событиях.

Первый гобелен показывает высадку португальской армии перед Арзилой (Асилой) в Марокко. Затрудняет понимание сюжетов этих картин нарушение художником единства времени и действия в попытке показать различные моменты осады, которые происходили не одновременно. В результате на одном гобелене могут разворачиваться пять или шесть эпизодов, которые происходили в различное время, но с теми же ведущими актерами — королем Альфонсо и принцем Жуаном — в главных ролях. Ключ к этим сценам — огромный личный штандарт короля: где вы его видите, там найдете и самого монарха. Этот отличительный знак больше похож на маленький зонтик со снятой тканью и открытыми спицами при оставленной на месте окантовке; и я очень сомневаюсь, что кто-нибудь сможет догадаться, каков смысл данного предмета. Как считается, он представляет собой водяное колесо, роняющее капли при вращении — знак, что никогда не прекратится плач короля об утрате его возлюбленной жены Изабеллы. Вот мы видим короля, бредущего через волны: разразился шторм, и войска было трудно высадить; но за Альфонсо, бесстрашно бросившимся в воду, последовала вся армия — потеряв две сотни жизней. Этих несчастных можно углядеть на другой части гобелена барахтающимися в воде. Вот замечаем короля, вскочившего на лошадь — и снова пешего, идущего к городу. Следующий гобелен — это сама осада с возведением частокола. Здесь снова король присутствует сразу в нескольких местах. Третий гобелен, самый многолюдный и «шумный» из всего набора, показывает финальный штурм, с королем, руководящим атакой, — вновь гремят трубы, а рыцари и солдаты врываются в город через бреши в стенах или карабкаются на стены по раздвижным лестницам. Огромные печальные мавры сражаются на стенах и бегут, когда начинается кровопролитная рукопашная. Возможно, это лучшее изображение короля, восседающего на боевом жеребце, в красной бархатной мантии, гармонирующей с алой парчовой попоной коня, закованного в великолепные латы почти полностью — как и всадник.