Прогулки по Парижу с Борисом Носиком. Книга 2: Правый берег
Шрифт:
Вот так вполне почтительно высказались о башне Сен-Жак непочтительные сюрреалисты в своем журнале «Сюрреализм на службе революции».
А ведь она не всегда пребывала в таком странном одиночестве, эта башня. Она служила колокольней огромной, занимавшей чуть не весь нынешний сквер старинной парижской церкви Святого Иакова в Мясницкой, церкви Сен-Жак-де-ла-Бушери. Место это на скрещении главных дорог – с юга на север и с запада на восток да еще и на берегу Сены – испокон веку не пустовало. Стояла здесь еще в Средние века часовня Святой Анны, а в начале XVI века при короле Франциске I была построена почтенная церковь Сен-Жак в слободе мясников, кожевников, дубильщиков кожи, щедро пожертвовавших на ее постройку. Впрочем, как уточняют историки, большая часть денег, пущенных на строительство церкви, была конфискована у евреев. А что посвятили церковь святому Иакову, это неудивительно: именно тут и шла дорога на юг, приводившая в конце долгого путешествия к знаменитой испанской святыне Сантьяго-де-Компостела, по-французски – Сен-Жак-де-Компостель.
Жертвовали на церковь в надежде обрести в ней или возле нее место последнего упокоения не только мясники и прочие богатые буржуа квартала, но также и обитавшие рядышком писари. Их крошечные будки лепились к стенам храма со стороны нынешней рю Риволи, которую в ту пору так и называли – улицей Писарей или, может, улицей Писцов – в общем, рю дез Экривен. Писцы учили в своих будках грамоте и составляли для клиентов бумаги. Среди этих просвещенных и богобоязненных грамотеев славен был своей праведностью и зажиточностью некий Никола Фламель, чья судьба сложилась весьма странно.
Жил он, подобно прочим, в крошечной будке, которой, по словам старинного автора, сам Диоген бы не позавидовал, и вот однажды во сне ему явился ангел и показал огромный золоченый манускрипт, украшенный загадочными рисунками и знаками, смысл которых был писцу неясен. А через несколько месяцев какой-то незнакомец принес в лавчонку Фламеля огромный раззолоченный манускрипт, который тот сразу узнал и купил. Раскрыв его, он с трепетом увидел название – «Книга Авраама, иудея, князя, священнослужителя, левита, астролога и философа, обращенная к народу иудеев, гневом Божиим рассеянному среди галлов». Рукопись оказалась собранием рецептов по алхимии. С той поры просвещенный Фламель стал искать философский камень и формулу, которые позволили бы ему превращать любой презренный металл в благородное золото. Он даже ходил под видом паломника в Испанию, чтобы повстречаться там с просвещенными иудеями в надежде, что те помогут ему понять смысл загадочных иероглифов из Книги Авраамовой. В конце концов он, говорят, раскрыл все тайны, и нашел камень, и всего достиг, но только вот, жалко, нам ничего не сообщил – помер и был похоронен в здешней церкви, и подпись на его надгробном камне цела и поныне. Он даже труд оставил после себя – «Книгу иероглифических рисунков Парижа», однако из этого труда тоже невозможно понять, как получить из любого металла золото, которого людям вечно так не хватает. Что же до его дома, который потомки, конечно, весь обшарили, то там золота не нашлось ни крупицы. В общем, хотите – верьте, хотите – нет…
В середине XVII века церковь неоднократно посещал знаменитый математик Блез Паскаль. Рассказывают, что он взбирался на самый верх башни Сен-Жак, чтобы проверить свои открытия о пустоте и земном притяжении. В ту пору ученый работал над созданием гидравлического пресса, и труд этот вконец истощил его здоровье, но на вершине башни получил он божественное откровение, после чего удалился в Пор-Руайяль, где предался благочестивым размышлениям. Так что, может, именно на вершине этой башни открылось великому Паскалю, что хрупкий и ничтожный, подобный тростнику, человек тем и отличен от других растений, что он тростник мыслящий.
В начале XVIII века в церкви Сен-Жак играл один из самых блистательных представителей музыкальной династии Куперенов – композитор Франсуа Куперен.
А в конце столетия Францию, как известно, постигла революция. Церковь разграбили и продали на слом, надгробие Фламеля купил зеленщик, чтобы резать на нем овощи, однако ломать башню, которая была продана фабриканту охотничьей дроби, революционные власти не позволили, а позднее, после всех бед, в 1836 году, город Париж купил ее, и еще некоторое время производили в ней свинцовую дробь. В 1854 году в городе начались восстановительные работы. Башня являла собой тогда печальное зрелище: сброшены были на землю и гигантская фигура Иакова, и символы четырех евангелистов – орел, лев, телец и человек. Сиротски чернели пустые ниши… Мало-помалу ниши заполнились скульптурами, копиями тех, старых. Внизу был установлен мраморный Паскаль… Какой-то гравер приволок купленное им на толкучке надгробие Никола Фламеля. Нынче в сквере Сен-Жак можно видеть оригиналы былых изуродованных статуй (их отличные копии украшают саму башню), а также новую стелу, увековечившую память бедного поэта Жерара де Нерваля, который неподалеку от этих мест лишил себя жизни: он страдал душевной болезнью и повесился здесь в 1855 году. Похоже, круг завершился – мясники и дубильщики, обкраденные евреи, алхимики, Франциск I, Никола Фламель, паломники на пути в Сен-Жак-де-Компостель, Паскаль, Куперен, революция, Реставрация, де Нерваль, сюрреалисты… Да мало ли о чем еще может напомнить «пламенеющая готика» этой загадочной башни…
По бывшему болоту
Ты не стареешь вместе с нами,
неувядающий Париж…
На север по болоту, по следам рыцарей-храмовников (квартал Маре)
Не бойтесь болот – их давно осушили храмовники, не страшитесь и рыцарей-храмовников – они сгорели на кострах или разбрелись по свету в результате некрасивых поступков короля Филиппа Красивого; смело пускайтесь в путь – вы увидите один из самых экзотических районов правого берега, где болота и храмовники остались лишь в названиях улиц (Храмовая улица, улица Старцев Храма, улица Белого Плаща), в исторических хрониках, в книгах, на картинах и гравюрах. От более поздних времен остались нам великолепные дворцы-«отели», столь бережно хранимые городом (в строгом соответствии с декретом деголлевского министра культуры писателя Андре Мальро), что временами кажется, будто люди не живут тут больше, что ты в музее. Днем-то еще, конечно, торгуют лавчонки, кишат людом галереи, музеи, американские туристы ищут, где тут настоящие парижские евреи продают настоящий фалафель, днем туристы издали, по походке, по интонации узнают соотечественников, днем поклонники Пикассо толпятся у великолепного «пикассиного» дворца-музея, а вот ночью порой бывает пустынно и жутковато, разве что гомосексуалисты, освоившие улицу Бретонского Креста и ее окрестности, гуляют в кафе, а, может, еще какой-нибудь запоздалый галерейщик сидит среди своих шедевров в надежде на шального ночного покупателя… Вот в эту-то пору, встав у великолепного подсвеченного дворца-«отеля» (во избежание ошибок напомню, что «отель», а тем более «отель партикюлье» – это в Париже не гостиница, а особняк, частный дом, шикарная городская вилла, даже и дворец), и вспомнишь прошлое квартала Маре да его рыцарей-храмовников, то бишь тамплиеров.
Рыцарский орден храмовников («тампль» и значит «храм», тут имелся в виду древний Иерусалимский храм) создан был на Святой земле в 1118 году для защиты от мусульманских нападений на паломников, идущих ко Гробу Господню. В 1139 году по возвращении из Святой земли группа монахов-рыцарей осела на северо-восточной болотистой окраине крошечного Парижа и взялась за труд: осушила болота, возделала землю, развела огороды. Орден уже разбогател к тому времени за счет благодарных паломников, окружил свой квартал укрепленной стеной с воротами, создал свой банк – в общем, это был «город в городе», притом город более надежный, чем королевский Париж. Недаром же, отправляясь в Третий крестовый поход, французский король Филипп-Август отдал часть своих сокровищ на хранение храмовникам, а английский король Генрих III, гостя в Париже, счел, что безопаснее всего ночевать в Маре у тамплиеров. Да и королю Филиппу Красивому пришлось однажды прятаться от толпы у тамплиеров. Наглядевшись на их достаток, он воспылал завистью и решил, погубив монахов, поживиться за их счет. В 1313 году орден был объявлен во Франции вне закона, тамплиеров стали преследовать за всякие мифические проступки, и больше пятидесяти членов ордена были сожжены заживо на острове Евреев посреди Сены. А в марте 1314 года был казнен на острове гроссмейстер ордена Жак де Моле. Перед смертью он проклял и короля, и Папу Климента V, и, надо признать, оба они не дожили после этого до рождественских праздников. В Маре поселились соперничавшие с тамплиерами монахи-госпитальеры. Район не заглох вовсе, но утратил монашескую суровость. Аристократы и богатые финансисты строили теперь здесь роскошные дворцы, здесь процветали искусства, здесь были знаменитые литературные салоны, и, даже когда королевская семья покинула здешние отели Сен-Поль и Турнель, переселившись в Лувр, аристократы продолжали роскошествовать в Маре на свободе.
В XVIII веке в Приорском дворце в Маре процветал салон принца Конти, это у него гостил Жан-Жак Руссо, у него играл на фортепьяно маленький Моцарт, и весь блестящий Париж считал своим долгом являться сюда на поклонение гениям. Приорский дворец не уцелел до наших дней, но представление о той эпохе могут нам дать уцелевший отель Субиз, великолепнейший отель Сент-Эньян, отель Монмор, в котором друг мадам Севинье Анри-Луи де Монмор устроил частную академию наук, послужившую зародышем нынешней Академии наук. В отеле Монитор Мольер читал своего «Тартюфа» после того, как пьеса была запрещена. Богатейшая библиотека де Монмора и его собрание рукописей были позднее куплены Кольбером, а ныне хранятся в Национальной библиотеке Франции. Таких дворцов-«отелей», как Монмор, и ныне еще немало в квартале Маре; отель Эруэ, отель Голландских Послов, отель Сане, отель Руан-Страсбург, отель Куланж, отель Гегено и еще, и еще… Правда, нет уже больше прежних укреплений квартала Маре, нет знаменитой башни XIII века: ее снесли в XIX веке, как и Приорский дворец, в котором вечером 13 августа 1792 года была взята под стражу королевская семья и откуда 12 января 1793 года его величество короля Людовика XVI увезли на казнь. Что до семилетнего наследника Людовика XVII, якобы захороненного на кладбище Сент-Маргерит, то на самом деле тело его так и не было найдено, загадка эта до сих пор не разгадана, в результате чего французские историки насчитали более сорока лженаследников в разных концах Франции…
К XIX веку аристократия отсюда все же поразъехалась: одни переселились в предместье Сен-Жермен, другие – на рю Сент-Оноре. А здесь стали селиться кустари, производили какие-то кичевые «парижские» сувениры. Потом прибыли экзотические иноземцы…
Несколько лет тому назад, гуляя по улицам Маре с приезжими русскими друзьями в холодный зимний вечер, я зазвал их в какое-то кафе погреться чайком. Чай их удивил – он был сладкий, мятный. Еще больше удивила их публика: какие-то небритые пираты или бедуины мрачно резались в углу в карты.
– Туареги? – с опаской спросил мой эрудированный друг.
Я перевел его вопрос девушке-кабатчице.
– Наши. Евреи, – сказала она равнодушно.
Мне пришлось объяснять другу, что эту улицу Розье начали обживать когда-то европейские, по преимуществу немецкие евреи, но с тех пор их сильно потеснили здесь евреи североафриканские, сефарды из Магриба. Они-то и приучены к приторно-сладкому чаю с мятой. Религия у них та же, что у европейских евреев-ашкеназов (тех, конечно, ашкеназов, что сохранили религию), но остальное – не слишком похоже. Впрочем, многие из них сочетают патриархальную религиозность с бывшей некогда в моде верой в коммунизм, в Мировую революцию и ее пророка Л. Троцкого. Думаю, впрочем, что это уже скорее влияние французской левацкой моды, чем пережиток африканского колорита. Так или иначе, я не знаю, по совести, чего можно ждать от висящей здесь на стене рекламы еврейской летней колонии, обещающей на все дни летнего отпуска «чисто еврейскую атмосферу» («амбьянс жюив»). Значит ли это, что за кошерным обедом там будут рассказывать еврейские анекдоты из Одессы? Или что вас будут там агитировать за «перманентную революцию»? На всякий случай лучше не ехать. Тем более что ни в каких самолетах не кормят так плохо, как на «кошерной» израильской линии «Эль Аль». Впрочем, ашкеназский ресторан Гольденберга (он здесь же, на улице Розье) пользуется у французов большим успехом. Но там ведь балык, икра, селедочка, копченая колбаска, соленые огурчики (из Польши), черный хлеб, хала с маком, правда, и цены едва ли не круче, чем в нынешней Москве. Кстати, французы так и представляют себе русскую кухню: оладушки с икрой, как у Гольденберга. А палестинские воины-экстремисты видят в этих блинах главную угрозу исламу (недаром именно под мирных парижских пожирателей оладушек они подложили как-то бомбу)…