Прогулки по Парижу. Правый берег
Шрифт:
Смерть Мари потрясла молодого Дюма, он прославил ее в образе «дамы с камелиями», прекрасной Маргариты Готье, прославил и дом ее, и магазин моды, где она делала роскошные покупки, и ее любимую цветочную лавку (все тут же, у дома № 11). Ну а его роман и его пьеса, героиней которых стала бедная красавица Мари, прославили Дюма-сына, сделали его знаменитым писателем. К тому времени, когда ему открылся еще один уголок Парижа, этому высокому плечистому красавцу со светло-голубыми глазами, человеку, заставившему весь Париж плакать над судьбой заблудших созданий, этих бедных богатых содержанок, было всего двадцать пять.
Именно в эту пору он попал в дом № 8 на улице Анжу, которая выходит на улицу Фобур-Сент-Оноре у самого ее начала, тоже не слишком далеко от площади Мадлен и церкви Мадлен. Здесь часто собирались три подруги, три русские аристократки. Конечно же, они были богатые, конечно же, они были красивые, изысканные, тонкие, взбалмошные, безумные, говорившие на многих
В 1852 году подруга Лидии, третья славянская красавица с улицы Анжу, зеленоглазая двадцатишестилетняя княгиня Надежда Нарышкина, в девичестве Кнорринг, принесла ему весть о том, что Лидия к нему не вернется. И он, конечно, с неизбежностью влюбился в Надежду, долгое время они были любовниками и даже подарили миру полурусское дитя – все это еще до того, как умер князь Нарышкин и Дюма-сын смог наконец сочетаться браком с Надеждой. Но еще и до смерти старого мужа Дюма-сын (в своих произведениях, как легко догадаться, весьма сурово обличавший внебрачные связи) успел вырастить дочь Надежды Ольгу (ее в отличие от матери, которую он звал «Великороссия», он нежно называл «Малороссия») и успел немало натерпеться от нелегкого характера зеленоглазой княгини, ну и, конечно, много понаписать всякого об этих загадочных русских женщинах, «обладающих особой тонкостью и особой интуицией, которыми они обязаны своей двойственной природе – азиаток и европеянок, своему космополитическому любопытству и своей привычке к лени», об этих «эксцентрических существах, которые говорят на всех языках… охотятся на медведей, питаются одними конфетами, смеются в лицо мужчине, не умеющему подчинить их себе», об этих «самках с низким певучим голосом, суеверных и недоверчивых, нежных и жестоких»…
Дюма-сын жил в те годы в роскошно обставленном особняке на авеню Вильер (ныне там дом № 98), а неподалеку, по другую сторону бывшей площади Мальзерб (сейчас площадь Генерала Катру), жил его отец. Позднее памятники отцу и сыну сошлись на этой площади. Дюма-сын умер в 1895 году. В завещании своем он выражал желание быть похороненным на Пер-Лашез, но в конце концов похоронен он был на Монмартрском кладбище, и только позднее кто-то из тех, кто, подобно мне, любит бродить по кладбищам, обнаружил, что по странной прихоти судьбы похоронен он был в двух шагах от могилы Мари Дюплесси, прелестной, трагической «дамы с камелиями», которую он обессмертил под именем Маргариты Готье.
ВАНДОМСКАЯ ПЛОЩАДЬ
Еели, возвращаясь в сторону площади Отель-де-Виль по улице Риволи, вы свернете влево по рю Кастильоне (rue Castiglione), даже не заглянув в знаменитую английскую книжную лавку (а жаль!), то вы вскоре попадете на Вандомскую площадь…
Прославленную венецианскую площадь Сан-Марко прозвали когда-то «самым красивым бальным залом Европы». В Париже тоже есть такой зал – прекрасный, просторный и праздничный бальный зал. Он называется Вандомская площадь. И это не просто метафора – здесь, прямо на площади, замкнутой кольцом праздничных фасадов Жюля Ардуэна Мансара, давали некогда пышные, головокружительные балы и маскарады.
Впрочем, начнем по порядку, аЬ оио… В 1686 году королевский надзиратель строений (всех постов и заслуг этого придворного нам не перечислить, и мы назвали лишь тот, что сейчас к месту) маркиз де Лувуа представил его величеству королю Людовику XIV проект, предусматривающий сооружение в любезном его величеству Париже особой площади, долженствующей разместить статую, изображающую его величество восседающим на коне, – другими словами, конную статую его величества. Если чуткий слушатель уловил в нашей фразе хоть малую толику горькой иронии, то виной здесь, вероятно, лишь горькая судьба этой прекрасной площади, в который уж раз нам напомнившая о тщете людского величия – о суете сует. На месте, выбранном для новой квадратной площади, стоял некогда дворец сына Генриха IV герцога Вандомского (отсюда и нынешнее название площади). По замыслу короля, великодушно подписавшего декрет о сооружении площади в его честь, она должна была носить название площадь Завоеваний. Работы начались споро, но вскоре были заброшены по причине отставки и последовавшей за нею смерти вдохновителя этого проекта славного маркиза де Лувуа (впавшего перед смертью в немилость, однако все же успевшего оставить по себе память не только украшением столицы, но и преследованиями протестантов и прочим). Устройство площади возобновилось через десяток лет, но уже по новому проекту Мансара, согласно которому площадь имела восьмиугольные очертания, ибо две ее стороны открылись для двух новых улиц, одна из которых вела к храму аббатства капуцинов (проект Франсуа д'Орбэ), а другая – к улице Сент-Оноре и воротам монастыря фейянов (членов старинного религиозного ордена, отделившегося от бенедиктинцев и просуществовавшего лет триста, до самой Революции).
Вот он, бальный хоровод дворцов с многострадальною колонной, на которую снова взобрался «маленький большой человек», но уже без рогов…
О том, как застраивалась эта прекрасная восьмиугольная площадь, этот бальный зал Парижа, я скажу чуть позже, а пока еще два слова об упомянутых выше тщетных усилиях славы и суете сует. Как нетрудно угадать, поначалу на площади (Его) Завоеваний на внушительной колонне утвердился сам король Людовик XIV в огромном парике, однако позднее пришла революция, и короля скинули. Вскоре на месте короля разместился новый монарх, на сей раз император-выскочка Наполеон Бонапарт, который велел отлить колонну из захваченных им при Аустерлице (про небо над Аустерлицем сами перечитаете в свободную минуту у Толстого) австрийских и русских пушек, а на колонне для умножения славы наиболее глубоко почитаемого им человека (этим человеком, как вы догадались, был он сам, великий и ненаглядный) установить его собственную фигуру, но в виде Цезаря. После не задержавшегося в пути падения узурпатора статую эту, понятное дело, сбили с пьедестала (правда, сам пьедестал с его девятиметровой глубины фундаментом сбить оказалось трудней).
На Вандомской площади, как и в других живописных уголках Парижа, часто устраивают выставки скульптуры на свежем воздухе. Манерный Сальвадор Дали как нельзя лучше вписался в «бальный» пейзаж площади…
Во времена Реставрации на колонне укрепили королевский белый флаг, а потом и огромных размеров королевскую лилию, ибо и площадь тогда сделалась площадью Людовика Великого. Ну а в конце концов, из соображений политической выгоды, на вершину колонны был снова поставлен Наполеон, однако на сей раз отчего- то в двурогом шлеме. Позднее кто-то из французских начальников усмотрел в рогатости императора намек на легкомысленное поведение Жозефины Богарне, и рога были устранены, а безрогому Бонапарту сделали приличную буржуазную прическу. Однако и это еще был не конец (конца всем глупостям, может, и не предвидится). Во время Коммуны горячие головы, говорят, подстрекаемые к этому живописцем Гюставом Курбе, сбили императора с нерушимой колонны. С Коммуной, как известно, было покончено быстро, решительно и жестоко. Художника Гюстава Курбе обвинили (иные говорят, что напрасно) в подстрекательстве к повреждению художественного памятника и заставили платить за ремонт, что он и делал, пылкий бедняга-художник, до конца своей жизни. Этого конца ему пришлось ждать в изгнании, впрочем не слишком далеко от французских пределов.
Сдается, что и эта многоактная драма, то ли смешная, то ли просто грустная, ничему не научит человечество, пропускающее мимо ушей все уроки истории. Даже тому, что дешевле все же не ломать и самые посредственные творения скульпторов с каждой переменой власти. Ведь если б стоял по сию пору на Лубянской площади монумент кровавого Феликса, то, может, и самые забывчивые из моих земляков-москвичей не забыли б так быстро впечатляющие подвиги коммунистической власти и ее высочайшего творения – органов госбезопасности…
Пора, впрочем, вернуться на площадь, которая, несмотря на пигмейскую возню вокруг колонны (в которой – и русские пушки), оставалась прекрасной. Конечно, Французская революция не прошла мимо двух прилегающих к площади монастырей – и тот и другой были разрушены, а на их месте проложены улица Кастильоне и улица Мира, но в целом площадь сохранила свой облик и по-прежнему окружена была великолепными фасадами Мансара. Участки, прилегающие к ним сзади, раскуплены были в первые два десятилетия XVIII века крупнейшими финансистами эпохи вроде Пенотье, Ло и Кроза. Архитекторы Пьер Буле, Бофран и Буле де Шамблен построили здесь для них великолепные дворцы. Недаром же шутили в Париже, что если Генрих IV вступает на Пон-Нёф в толпе своих подданных, Людовик XIII – на плас Руайяль (нынешнюю площадь Вогезов) в толпе своей знати, то Людовик XIV вступает на площадь Завоеваний (нынешнюю Вандомскую) в толпе своих финансистов. Вслед за кварталом Маре и площадью Вогезов Вандомская площадь становится обиталищем самой шикарной публики. Многие из тогдашних дворцов стоят еще и поныне.