Прогулки по радуге
Шрифт:
— Ты думаешь, вы сможете добиться полной независимости? — тихо спросила Эрика. Сама она в это слабо верила.
— У нас нет другого выхода. Тебе действительно это интересно? — вдруг спросила Килари, оторвавшись от самого маленького ребенка, которому еще приходилось помогать доносить еду до рта.
— Действительно. Я бы не была здесь, на этом острове, не лечила бы ваших людей, если бы не испытывала к ним симпатию.
— Симпатию… — задумчиво повторила Килари. — Для тебя это просто симпатия, а для меня — это мой народ. Ты знаешь, что исторически у нас здесь всегда был матриархат? Мы принадлежим клану наших матерей, мы передаем землю нашим дочерям, мужчины наравне с женщинами участвуют во всем — фермерстве, ведении хозяйства, а женщины наравне с мужчинами воюют. У нас культивируется истинное уважение к женщине с детства, не то что в вашей западной культуре. Когда у нас рождается девочка, мы говорим — она укрепит наш клан, когда рождается мальчик, мы говорим — он укрепит клан своей жены. И вот приходят иностранцы, прикрепляют нас сначала к Папуа — Новой Гвинее против нашей воли, хотя мы совершенно не относимся к ним и никогда не относились, даже цвет кожи у нас другой. Потом они высасывают из нашей земли полезные ископаемые, потом разрушают весь наш уклад и культуру, а потом удивляются, почему мы так злы на них? Это моя земля, мои дети, мой клан! Зачем нам нужно это чужое вмешательство под благовидным предлогом? Мы поставим все на свои места, пусть даже ради этого погибнут многие из наших людей. Кто-нибудь спросил нас, как мы хотим развиваться? Нет. Мы для белых — обезьяны, способные лишь на рабский труд. Скажешь, не так?
Эрика молчала. Килари была права — большинство белых именно так и думали.
— А я хочу вернуть мою землю и управлять ею без советчиков.
— Но ведь вам будет трудно без помощи других? И вы не можете изолироваться от цивилизации? — Эрика была потрясена болью Килари, наполняющей ее слова. Она слышала подобное много раз и всегда проникалась сочувствием и уважением к патриотизму бугенвильцев.
— Мы жили без денег и западной администрации много столетий, так почему мы не можем прожить без них теперь? Если только нам не будут мешать, мы прекрасно выживем. — Килари, как все остальные жители острова, была абсолютно уверена в их самодостаточности. — Но мы не хотим войны и смертей. И если наши противники согласятся на мирные переговоры, мы тут же перестанем стрелять, потому что мы не кровожадные варвары, мы лишь хотим получить нашу землю обратно.
Эрика вздохнула. Все это было сложно, как и в любой войне. Слишком много было поставлено на карту, слишком много противоречивой информации вокруг.
— Удачи тебе и твоему народу, Килари!
Эрика захромала к своей хижине, обдумывая услышанное. Год назад она и слыхом не слыхивала об этих людях, а теперь вот сопереживает им, как своим родным. Как непредсказуема, однако, судьба…
Вечером их опять накормили какими-то кореньями и травой, запеченными с кокосовым молоком в горячих камнях, после чего Тони сразу же лег спать, а Эрика и Данила вышли подышать воздухом. Несмотря на то что в горах обычно бывает прохладнее, чем в низине, свежесть здесь можно было поймать лишь в вечернее время. Ночью обычно шел дождь, а днем земля нагревалась и испаряла воду, наполняя воздух удушливой влажностью. После захода солнца картина менялась — воздух очищался и наполнялся ароматами цветов, трав, свежести. Они сидели недалеко от хижины, радуясь вечернему бризу, который казался настоящим наслаждением после дневной изнуряющей жары. Высокая трава служила мягким покрывалом, насекомые назойливо кружились вокруг в поисках света и пищи.
— Эрика, мне так жаль, что я втянул тебя во все это. — Данила смотрел, как Эрика безуспешно пытается вытащить из ноги занозу и убрать отмершие кусочки кожи на нарывах. — Я просто молю Бога, чтобы все закончилось благополучно, хотя даже в этом случае я не смогу простить себя за то, что по моей вине ты вынуждена страдать.
— Страдать? — не отрываясь от своего занятия, переспросила Эрика, усмехнувшись горестной улыбкой. — Ты, видимо, не знаешь, что это такое — страдать. А с чего ты решил, что это по твоей вине? Не говори глупостей. Как ты мог знать, что так получится? Если бы не я, так Фил или кто-то другой оказался бы на моем месте, тебе было бы легче от этого?
— Если честно, то легче, — признался Данила. — Они мужчины и более приспособлены к жизни и подобным «приключениям».
— Ну спасибо за комплимент. По-моему, я еще не начала ныть и устраивать истерики по поводу неудобств, хотя я и женщина, — возмущенно проворчала Эрика.
— Да при чем тут это? Кто же спорит, ты молодчина, я очень горжусь тобой. — Он с нежностью посмотрел на нее, на самом деле испытывая гордость за ее мужество. Немногие мужчины были бы способны перенести такое.
— А в чем же тогда дело? — Эрика смотрела ему прямо в глаза, сохраняя, однако, несколько отстраненное выражение лица.
— В чем дело… Да в том, что я ужасно переживаю за тебя! Я не знаю, как повернутся события и какой будет исход всего этого. А вдруг мы окажемся мишенью для срывания злости за неудавшиеся переговоры или еще за что-нибудь? Ведь эти люди воюют, они не слишком разбираются, кто прав, а кто виноват, понимаешь?
— Ты хочешь сказать, что они могут нас убить? — спокойно спросила Эрика, оглядывая людей, снующих по лагерю. — И что ты будешь за это ответствен?
— Не знаю, Эрика, не знаю… Я не боюсь смерти или боли, но здесь есть ты… Ты женщина, мало ли что может случиться в военном лагере, я просто боюсь, что не окажусь рядом вовремя, чтобы защитить тебя… — Данила опустил голову. Он действительно этого боялся. Он видел, какие красноречивые взгляды бросали на нее некоторые из обитателей лагеря. — Ты ведь знаешь, как здесь относятся к женщинам.
— К женщинам они как раз относятся хорошо. У них матриархат, как ты знаешь. И потом, послушай… Как бы мне выразить свою мысль. — Голос Эрики вдруг сделался глухим и тихим. — Во-первых, что бы со мной ни случилось — это моя судьба, которую я, очевидно, заслужила. Ты не знаешь моей жизни, но можешь мне поверить, что я не была ангелом до приезда сюда. Во-вторых, я ни за что не пожелала бы тебе нести крест вины за чью-то судьбу. Ни при каких обстоятельствах. Ты не отвечаешь за меня, и от тебя, откровенно говоря, мало что зависит в данной ситуации. Извини, но это так. Каким бы великим дипломатом ты ни был, все зависит не от твоих талантов, а от совершенно иных факторов. Так что выброси эту ерунду из головы. Мы можем только плыть по течению. Я бы поняла тебя, если бы ты волновался за Рабдину, вот о ее судьбе уж точно надо побеспокоиться в случае, если нам здесь не повезет. Ради нее нам стоит постараться выкарабкаться отсюда.
О, смотри, Килари к нам направляется, — вдруг сменила она тему, — наверное, что-то хочет сообщить. Привет, Килари!
Килари, как всегда суровая и хмурая, подошла к ним и молча стала разглядывать ступни Эрики. Воспаленные и нагноившиеся, они выглядели не лучшим образом. Так же молча Килари ушла и через несколько минут вернулась с половинкой сухого кокоса, в которой была какая-то смесь в виде мази.
— Приложи это, все пройдет к завтрашнему дню, — протянула она мазь Эрике.
— Спасибо, а что это?
— Мы учимся у природы, как лечить наших людей. Природа дает нам все необходимое. Это нам тоже дала природа. Этой мазью мы всегда лечим болезни на коже. Увидишь, как быстро она действует. — Килари оставила кокосовую чашечку Эрике и ушла.
Эрика задумчиво зачерпнула мазь указательным пальцем, понюхала, раздумывая, из чего она могла бы быть составлена.
— Хм, запах, как у масла какао. Но есть что-то еще, терпкое и напоминающее по запаху свежую древесную кору. В любом случае выбор у меня небольшой, — вздохнула она, — либо позволить этому нарыву гнить дальше, либо довериться матушке-природе. — Она решительно намазала ноги мазью, перевязав сверху банановыми листьями. — Если завтра я превращусь в лягушку, противоядие ищите у Килари! — засмеялась она.
Данила не стал продолжать разговор о поджидающих их опасностях, но решил не спускать с Эрики глаз, особенно когда она ходила по лагерю. Всю ночь он думал о том, что она ему сказала насчет судьбы. Это проливало некоторый свет на ее жизнь и на ее мысли. Он все больше и больше чувствовал, как она притягивала его, очаровывала. Он никогда не встречал такие сочетания самых различных качеств в женщине. Жизнелюбие, с одной стороны, и готовность плыть по течению — с другой, желание помочь другим при полном равнодушии к самой себе, а главное — такая открытость во всем, что касалось сегодняшнего дня, и полная замкнутость, едва речь заходила о событиях прошлого. И при всем при этом ее необыкновенный взгляд всегда затрагивал в нем какие-то неизведанные струны, о существовании у себя которых он за тридцать шесть лет своей жизни и не подозревал. Это было для него настолько новым, что он и не знал, что с этим делать. Он хотел бы окружить Эрику всей своей нежностью и заботой, чтобы она перестала уплывать в своих мыслях в неведомые печали, но он не знал, позволит ли Эрика ему это сделать. Он боялся, что она не собирается никого впускать за закрытые двери своей жизни, но в то же время не собирался отступать и оставлять ее наедине с этой темной пучиной, полной теней из прошлого, где она могла в один прекрасный день утонуть навсегда. Она была слишком ему дорога, чтобы он мог вот так просто, из страха быть отвергнутым, отступить, как трус.