Прогулки с бесом. Том первый
Шрифт:
В тридцать седьмом благословенном году старое сердце профессора отказалось служить и ушло в бессрочный отпуск.
Сын, разбирая отцовы бумаги, нашёл записи, и, зная латынь, прочёл:
– Прости отец, но такого быть не могло, похоже на записи выжившего из ума - и предал записи огню.
Один случай отказа выйти в мир не прояснит причину, всякому чуду нужен десяток случаев, чтобы чудо потеряло звание, один факт останется чудом, как и воскресение из мертвых.
Имя реки, делящей город на две части, трогает умы горожан не выше уровня источника питьевой воды.
В черте города водная артерия выглядит полноводной, иначе нельзя, город губернский, и река обязана выглядеть не районной речушкой мелеющей в летнее время, но серьёзной водной артерией. Полноводность фальшивая, держится на плотине за чертой города, а когда по нужде (весенний паводок) окрывают створы гидросооружения - остатки водного пространства теряют звание "река" и довольствуются "речушкой"
Ничем выдающимся река похвалиться не может, великих битв на берегах водной артерии не случалось, в основной длине водяная артерия не судоходна, но льстит званием "правый приток могучей Волги"
Без малых притоков великих рек не бывает, великое славится малым, и отведи насовсем наш ручеёк в сторону - великая река далее пересыхающего ручья не утечёт.
Понимание собственной значимости распрямляет плечи, меняет осанку, а лысина, отразив тонкий лучик славы , гордо откидывается назад.
Многие города отечества за годы непутёвой истории своей меняли названия, но город моего явления в мир оставался стойким и не менял окраску во многих исторических пертурбациях, или заварухах. Такая стойкость имеет другое объяснение: большие исторические деятели с неуёмной тягой менять названия городам забывали о городе моего рождения.
Звание "губернский город" идёт с древнейших времён с объяснением: живёт в городе губернатор - стало быть, и город губернский, не город делает владык губерний, владыки делают города, и пример тому стольный град отечества.
За шесть десятков послевоенных лет многое поменялось в лучшую строну в облике города, и если так будет и впредь есть опасения, что древний купеческий город превратится в нью-столицу.
Р-революционные смуты в столицах российской империи мало коснулись города, а потому вносить проходившие события в графу "благо", или "беда" автор оставляет под вопросом. Непонимание большей частью горожан сути проходящих событий граничило с безразличием:
– Мы-то чего поделать можем?
– вопрошали горожане окружающее пространство во времена бурных отеческих пертурбаций, продолжали рассматривать сны отеческой истории и толковать сонные видения в меру знаний.на этом останавливались.
Безразличие к происходящему в столицах, будь оно каким угодно ужасным, шло на пользу горожанам и помогало выжить в трудные годы отеческой истории:
– Кому нравится шуметь пусть тешатся на здоровье, а мы как-то и в тиши поживём.
Фрагмент второй
С заявлением сверху о "щастье детей страны савецкой" автор готов согласиться:
– Так и есть, после шести безоблачных лет пришла война, коя народу безоблачной не показалась.
Издревле известно: военные забавы единицам приносят "народную память в веках", а прочим остальное и худшее, что содержит война.
Истина о героях и рядовых выясняется позже, когда накал страстей приходит к температуре не выше человеческого тела...
– ... и когда старыми доблестями необходимо закрасить новые промашки. Где набрать средств на материальную память сгинувшим? И надо ли?в мирное время.
С началом войны столицы Европы волновались, но родной город не шумел:
– Чего шуметь-то? Шуми, не шуми проку с того? Немец, знай, прёт, вон уже где! Выживать надо - на какую надобность и радость в будущем времени следовало выживать ответа не давали с объяснением:
– Тёмные мы...
– и жили по инерции.
Любимый город в известные исторические времена познал вкус оккупации, и автор, не покидавший город, о днях оккупации кое-что сохранил в памяти. Или память сама, без участия автора, сохранила оккупационные эпизоды?
По правилам написания биографий в этом месте следует поставить точку с устным добавлением "далее ни хера не помню, мал был" и успокоиться, но ничего не получилось по изложенным ниже причинам.
Биография интересна, когда наполнена пусть и четверть редкими, удивляющими событиями, а ежели прожил в сплошном ординаре и ничего достойного внимания не увидел - остаётся пустить в ход какую ни есть фантазию с невозможностью проверить.
Авторы автобиографических повестей чем-то схожи с сапёрами без миноискателей.
Повесть посвящается трём опорам жития моего:
а) Отцу, давшему жизнь отпрыску, а чтобы отпрыск, явившийся жить в неудачные времена отеческой истории не переселился в мир иной - пошёл служить врагам. Жизнь отроку сохранил, но свою испортил без пребывания в местах исправления заблудшихся савецких граждан: