Прогулки с Бесом
Шрифт:
Глава 94.
Качели.
Как-то в один из дней лета в районе недавней "пивной" часовни, что в северо-восточном углу, запел патефон!
"... кони, заслышав пение трубы, рвались с привязей и звали седоков в бой" - меня звал Патефон.
Не было в войну таких, кто прошел мимо поющего ящичка с именем "Патефон".
Следуя на звук вспомнил собственный патефон, радовавший слух в короткие дни прошедшей
– Съели мы патефон - объяснила мать исчезновение музыкального устройства. Если бы я был так устроен: "сгинул патефон - и память о нём сгинула", но всё не так и я бегу на его зов!
Прибыл на место увеселения: это было выше нынешнего "Диснейленда"! Что там всякие нынешние увеселительные "ленды", грош цена им! На тогдашнем, помимо поющего патефона были и качели! Примитивные, на двух жидких столбиках с перекладиной из лома. Две пёстрые, прежде невиданные верёвки, не толще моего мизинца, были основным элементом увеселительного сооружения с названием "качели". Рядом, на табуретке, заливался "Рио-Ритой" патефон. Что это была "Рио-Рита" - об этом узнал через годы, когда постиг начальную грамоту и повторно встретился с пластинкой. И память работала на меня: помнил "Рио" с первой встречи, а как называется - потом.
Основная деталь тогдашних качелей - верёвка. Пёстрая, красивая и с цветной ниткой, но уж очень непрочная. Хилая верёвка выдерживала только совсем уж маленьких детей, кои не понимали прелести качелей.
Веса детей моего возраста, даже шкетов вроде меня, красивая верёвка не выдерживала и рвалась. Её связывали и вновь пускали в "эксплуатацию". Владелица качелей берегла "аттракцион" для самых маленьких.
Верёвка, для надёжности, к перекладине шла в "две линии", но это не спасло её от обрывов. Качались по очереди, но очередь в отношении меня не соблюдалась: то ли владелица качелей боялась воздействия моего "веса" на диковинные верёвки, или это происходило потому, что я был всё же из дальнего конца монастыря. "Чужой".
Повторяю: "качели" таковыми называться не имели права, это была пародия на качели: место на верёвке, где помещались тощие детские зады, каким-то тряпьём для избавления от врезания верёвки в нижнюю часть тел. Всякий, получающий удовольствие от качания, долго выдержать врезавшуюся в зад верёвку не мог. Было понятно, что качели сооружались женскими руками, были примитивными, и, как спортивное сооружение, представляли опасность для получающих удовольствие детей. Когда верёвки рвались, и очередное раскачивающееся тело падало на землю, то определить, чего больше получали от качания, было трудно:
удовольствия, или ушибов.
У верёвки была и ценность: зная её слабость "на разрыв" качающимся не позволялось увеличивать "амплитуду":
– Качайся потихоньку!
Когда приходила моя очередь качаться, то тряпичная защита зада для всех почему-то исключалась для меня. Дискриминацию видел, понимал, но почему-то страданий и обид не испытывал. Или уже тогда кто-то неведомый учил анализировать ситуацию? Это на седьмом-то году жизни? Не рановато ли? Если видел, как качающиеся падали при обрыве цветной, непрочной верёвки, то стоит ли переживать что лишают столь скромного удовольствия? Не будет ли такой отказ избавлением твоего тощего зада от ушибов?
Поющий патефон доставлял больше удовольствия, чем рискованное качание. Что такое "дискриминация" - не знал, но подвергался. Какие это были прекрасные, тёмные и невежественные времена!
Качели долго не просуществовали: появившийся молодой немец из тех, кто стоял в монастыре, внимательно и ненадолго уставился на примитивное "спортивное сооружение", достал из нагрудного кармана кителя мечту каждого монастырского мальчишки - перочинный нож и аккуратно, под перекладину, обрезал красивые, но непрочные верёвки!
Владелица спортивного сооружения начала вежливый галдёж вопросами "зачем и почему". Тогда солдат, ничего не говоря, отрезал кусок "верёвки" длиною с ладонь, из другого нагрудного кармана кителя достал зажигалку, добыл огонёк и поднёс к концу верёвки. Та зашипела внутри себя, выбрасывая струйку огня. Солдат подержал удивительную верёвку на уровне глаз "владелицы" качелей и бросил на землю. Любители качелей открыли рты: верёвка горит внутри! Фокус! Горящая верёвка! Да так сильно и быстро горит! Вот так верёвочка! Окончив демонстрацию материалов по подрывному делу, солдат смотал "верёвку" в моток и удалился.
Был разговор в монастыре о "качелях на бикфордовом шнуре". Опять: видел горящую верёвку, а название узнал позже! В жизни нормальных людей первой всегда шла "Теория", а за ней - "Практика", и только у меня всё и всегда было наоборот!
Как бикфордов шнур оказался в роли основного компонента на качелях - ясности не было. Не знал и о последствиях изъятия бикфордова шнура одним из оккупантов потому, что не было последствий, немцы вроде бы не допытывались у владелицы "спортивного сооружения": "где, когда, как и у кого она добыла стратегические материалы"!?
– Бес, бдительный молодой оккупант был умным человеком?
– Вполне! Почему "нет"?
– Мог на него повлиять воздух оккупированной территории?
– Так и было! Не только повлиял, но и попортил изрядно! Вражеский парень рассудил так: "нужно ли быть не в меру бдительным? Хорошо, доложу командованию о шнуре на качелях аборигенов? И что тогда? У командиров обязательно появится нехороший, трудный с ответом вопрос: "какой ротозей из подчинённых допустил попадание немецкого имущества особого назначения к аборигенам"!?- и начнутся лишние расспросы и ненужные дознания. Следствие обязательно окончится выводом по законам военного времени. Сложно будет найти сослуживца из тех, кто для непонятной нужды спёр столь важный военный материал, как бикфордов шнур. И не в малом количестве!? Не проще ликвидировать шнур молча? "Нет шнура - нет и проблемы"? Мог ли немецкий солдат мыслить по такой схеме? - в самом деле, интересно бы знать!
Глава 95.
Пятая часовня, или
"Кляйне фляйшконтора".
Не покидает мысль: "мелочь о монастыре рассказал, а главное - упустил.
Но что"?
Как говорил ранее - прежний, нетронутый "совецкой" властью монастырь в плане представлял квадрат с длиною сторон метов в триста. Когда монастырь закладывали - о мере с названием "метр" ничего не знали, или, посчитав "метр" не совсем "праведным" - пользовались старой мерой длины: "саженью". До сего дня мечтаю измерить длину оставшейся, сравнительно целой, западной стены родного монастыря, но как приступить к выполнению мечты - не представляю. Что со мной будет, если вдруг появлюсь у монастырской стены с изготовленным мерительным инструментом по древней системе мер? Каким образом и кто первым отреагирует на "изыскания"?