Прогулочки на чужом горбу
Шрифт:
Мне хочется знать, воспринимает ли Мариза нашу культуру так же, как я? Видит и чувствует ли, подобно мне, всю жестокость и отсутствие богов и богинь в нашем мире?
Не потому ли меня так тянет рисовать насекомых? Я бы и рада оставить их в покое, но они, жужжа и трепеща крылышками, не оставляют моего воображения. Вот и сейчас я только что закончила серию рисунков шершней, которые никто никогда не купит. В самом деле, кому захочется повесить у себя дома такой рисунок? Вероятно, для меня шершни олицетворяют ту жестокость, которую я наблюдаю повсюду: в телевизионных программах, в газетных сообщениях, в общении людей друг с другом. Однако я отвлеклась.
В 1984
Когда я познакомила с ним моих родителей, они были вне себя от счастья и даже не пытались скрыть своей благодарности за то, что он «спас» их дочь. Интересно, от чего? От меня самой, скорее всего.
Приблизительно в то же время я стала продавать свои картины — натюрморты, разумеется, не насекомых, — небольшому, но, с моей точки зрения, понимающему толк в искусстве кругу друзей и коллекционеров, которые украшали ими стены своих прихожих и спален. Несколько картин купил ресторан диетического питания в СоХо и магазинчик в Истсайде, торгующий мебелью для загородных домиков.
Ни в плане известности, ни в плане финансового положения я высот не достигла. Может, потому, что я слишком долго боялась и думать об этом. Единственное, в чем я действительно преуспела — это в том, что по крайней мере понимаю, чем мне хочется заниматься в первую очередь, и претворяю свои замыслы в жизнь.
Я как никогда чувствовала себя счастливой и уверенной в себе и, вероятно, поэтому, услышав в телефонной трубке голос вернувшейся, наконец, из Индии Джой, вместо того, чтобы тут же оборвать разговор, стала слушать ее извинения по поводу того давнего инцидента с Ральфом. По ее признанию, в то время она совершенно не владела собой, уже тогда сидела на наркотиках и ей было очень-очень плохо.
Но теперь все это в прошлом. Она в полной завязке и хочет только одного: восстановить утраченные связи и начать новую жизнь. Сколько раз она вспоминала меня! Из всех ее друзей я была ей ближе всего. Она видела мои картины в ресторане в СоХо и была поражена тем, как сильно я усовершенствовалась за это время. Теперь я стала настоящим Мастером. Понимаю ли я это? Нет, зря она уехала из Штатов. Она так тосковала по дому, теперь-то она ни за что не покинет больше Нью-Йорк и свою маленькую квартирку на перекрестке Сто седьмой и Бродвея. Она повзрослела, но чувствует себя сейчас как никогда юной. Я понимаю, что она имеет в виду? Черт возьми, ей так хочется пообщаться с кем-нибудь умным, талантливым и, в общем, таким понимающим, как я. Может, мы встретимся с ней хоть разочек где-нибудь в удобное для меня время?
И вот не прошло и четверти часа, как я неожиданно для самой себя пригласила ее на ланч в «Знамение голубки».
Глава пятая
Придя в ресторан, я застала Джой уже сидящей в зале и о чем-то серьезно разговаривающей с помощником официанта. Как всегда, на ней был шикарный наряд: пиджачок розовато-лилового цвета, юбка и блуза с огромным вырезом — все явно от Лорана. Она совершенно изменилась и выглядела гораздо моложе своих сорока двух. Все то же округлое лицо с маленьким носиком-пупочкой, встрепанные светлые — без седины — волосы, руки с мягкой юной кожей и тщательно отполированными ногтями (лака она по-прежнему не признает). Даже улыбка
Мы заказали коктейли с шампанским — по ее словам, теперь это ее любимый напиток, и все первые полчаса она беспрестанно жаловалась, что прошли те времена, когда она угощала в «Знамении голубки» целые толпы народа. В ту золотую пору она и вправду распоряжалась своими деньгами и временем с щедростью, которой позавидовали бы мать Тереза и наследники Джона Д. Рокфеллера вместе взятые.
С этой темы она плавно перешла к исповеди о ее кошмарном втором браке: Фредерик Уорт, по ее утверждению, предал ее и завладел всеми ее деньгами. Ее новый адвокат, как выяснилось, оказался не столь знающим, как Ральф. Меня подмывало спросить, чьим мужем он был. Но я намеренно удерживалась от вопросов, которые могли привести к конфронтации. Я просто слушала ее, стараясь не слишком верить тому, что она говорит, успокаивая себя тем, что настанет мой черед. Для чего? Этого я не знала.
В Индии она растратила последние деньги. Она отправилась туда в поисках «духовного вдохновения», но сумела при этом не смешаться с тем отрепьем, которое являют собой остатки хиппующих наркоманов, все еще сохранившиеся в Гоа и Непале. Нет, это не для нее. Встречалась она и с супругами магараджи. Одна из них, известная лесбиянка, познакомила ее ну просто со всеми в Нью-Дели. Далее последовало описание тех дворцов, в которых ей приходилось проживать, а также пикантная история о семье Ганди, которую я предпочту тут не повторять.
После супруги магараджи у нее был длительный роман с одним мусульманином, она даже собиралась выйти за него замуж, но это их многоженство… При всей ее любви к женщинам это было бы, пожалуй, слишком. Но, бог мой, какой у него дом, Мадлен! Бокалы для вина подаются исключительно золотые, ванные — размером чуть ли не с гостиную, а слуги то и дело отвешивают поклоны и из кожи вон лезут, чтобы во всем тебе угодить, только что зубы не чистят. А какие украшения! О драгоценных камнях она теперь знает абсолютно все — какие из них представляют ценность, а какие нет, так что если я пожелаю, она с радостью просветит меня на этот счет.
Как и прежде, я была околдована этими речами, но героически старалась это скрыть. Отчасти потому, что сознавала, что серьезный художник вроде меня должен быть выше этой суеты, но главным образом потому, что боялась снова оказаться втянутой в ее дела.
Мы заказали еду, и я, чтобы придать другое направление нашей беседе, спросила о нынешней ее жизни. Все замечательно, просто замечательно, ответила она, при этом лицо ее подернулось печалью. Проигнорировав перемену в выражении, я потребовала от нее более подробного ответа.
Ну что ж, ей нравится жить на Сто седьмой улице. Люди там кажутся такими настоящими, произнесла Джой, стряхнув печаль и мужественно вздернув подбородок вверх. Она общается со множеством писательниц, знаменитых писательниц, добавила она и стала сыпать именами с той небрежностью, как если бы перечисляла ингредиенты какого-нибудь редкого румынского соуса, но делала это без особого жара. По правде говоря, призналась она, из-за них ей пришлось в корне пересмотреть свое творчество и свое медленное — пока, может быть, едва заметное — скольжение вниз. Вероятно, талант ее угас, стоически заметила Джой. Может, ей вообще следует прекратить писать. Поскольку с этим тезисом я была более-менее согласна, то предпочла промолчать.