Прогулочки на чужом горбу
Шрифт:
Изабель грозно вылупила на меня глаза и опять обратилась к Джой.
— Хочу свой сад и солярий, и чтобы во дворе в мусоре рылся енот. И огромного пса, — твердо заявила она.
— Тебе там будет одиноко, и когда начнутся снежные заносы, твой дом откопают последним, — жалобно сказала Джой.
Я взглянула на часы и, взяв два крекера, — я просто умирала с голода, — запихнула их в рот. Осторожно, боясь задеть что-нибудь на тесно заставленном столике, я поднялась с места. Ноги мои затекли.
— Почему это мой дом
— Потому что такова жизнь, — отрезала Джой. Обычно она владела собой во время светской беседы, но сейчас, видимо, не на шутку разозлилась. Ясно, что ей хотелось держать редакторшу в городе, в пределах досягаемости.
Мне захотелось остаться, но я уже встала и приняла решение уйти отсюда (пусть только для себя — они так и не заметили, что я встала) и отступать от него не собиралась.
— Я только что вспомнила, что должна забрать сына из школы. Я предупредила, что поведу его сегодня к дантисту, так что на школьном автобусе он не поедет, — как можно громче объявила я.
— О, Мадлен, мы совсем не поговорили. Право, мне так жаль, — сказала Джой.
— Да и мне очень жаль. Я считала, что сегодня свободна, как птица, но сейчас вспомнила, что меня ждет Гарольд, бедняга.
— Я и не знала, что у вас есть дети, — сказала Изабель. Голос ее звучал ровно, но взгляд был таким, каким Шарко или молодой Фрейд, вероятно, смотрели бы на последнюю из записавшихся к ним на этот день истеричку, входящую в кабинет.
— Да. Двое. Мальчик и девочка. Ну, спасибо за чай. С удовольствием побывала у вас.
Изабель встала и протянула мне руку; теперь она приветливо улыбалась.
— Как жаль, что вы не можете побыть еще.
— Да. Мне тоже очень жаль. Вы не знаете, куда я положила свой зонтик?
— Вы оставили его за дверью. — Она быстро прошла к двери, при этом кимоно, распахнувшись, хлопало ее по лодыжкам. — Было очень любезно с вашей стороны заглянуть к нам… да еще в такой дождь.
Джой стояла возле меня. Взяв меня за руку, она встала на цыпочки и поцеловала меня на прощанье; ей-богу, это было лишнее. Она, хотя и кажется меньше, всего на два дюйма ниже меня.
— Завтра я тебе позвоню, — тепло сказала она.
Я вышла в холл, но они обе стояли в дверях, провожая меня ласковыми улыбками. Поразительно, как много выигрываешь в глазах хозяев, покидая дом, где тебе не слишком рады. Ко мне вернулось веселое настроение.
— Спасибо большое за чай, желаю скорее найти пятую главу, — сказала я и помчалась по лестнице вниз.
Вечером, когда Ральф пришел домой, я рассказала ему о своем безрадостном визите во всех подробностях. Я была так разъярена, что даже предложила ему послать Джой счет, чтобы та его оплатила.
— Напрасная трата времени, — лаконично заметил он. — У нее нет ни гроша.
— Но ведь она получила аванс за вторую книгу.
—
— Нет.
— Она влюблена, и потому не в себе.
— Да что это за любовь? Одни злобные пререкания.
— Не стоит расстраиваться из-за этого. Ты слишком близко к сердцу все принимаешь. — С Ральфом почти всегда так. Стоило мне пожаловаться на свои трудности или на то, что меня обидели, как он неизменно советовал мне плюнуть на все. — Она слишком поглощена веселым времяпрепровождением в компании Изабель, чтобы думать еще и о старых друзьях.
— Ну знаешь, сомневаюсь, чтобы их спор о преимуществах городской и деревенской жизни можно было назвать «веселым времяпрепровождением».
— Если хочешь, чтобы Джой оставалась твоей подругой, принимай ее такой, какая она есть, — бросил он и вернулся к своим занятиям. (Про что это он? — подумала я.) — К ней нельзя подходить с общепринятыми мерками.
И мне впервые за все это время пришло в голову: если Джой и не проявляет к нему интереса, это не означает, что его самого не тянет к ней.
Меня охватила холодная, тягучая ярость — ярость Агнес Мурхед, — и я услышала, как где-то в отдаленных мрачных уголках моего сознания со скрежетом отворилась дверь тюремной камеры. Руки мои похолодели, я чувствовала, что мне не хватает воздуха.
В ту же ночь, уложив детей спать, я пересказала ему все известные мне со слов Джой тошнотворные подробности ее связи с этой сумасшедшей Изабель, в том числе и про оргазмы, достигаемые с помощью механических членов. Слушая меня, Ральф от души презрительно хохотал, словно для него эти баталии и извращенные игрища представляли интерес исключительно в плане исследования человеческой природы, и к ним его добропорядочная натура могла испытывать одно лишь отвращение.
Все это, однако, было сплошным притворством. На самом деле ему хотелось совсем другого — стать третьим в этой компании. И в конце концов, так оно и произошло.
Сообщила мне об этом Изабель. Однажды ранним зимним утром в семь часов она позвонила мне и объявила: «Я требую, чтобы Ральф Тайсон немедленно покинул мою спальню». Я полагала, что Ральф в это время находится в Чикаго, а он, оказывается, был всего в восьми кварталах от дома и всю прошедшую ночь занимался тем, что изливал свою сперму на этот тандем.
Двумя часами позже, когда Ральф вернулся домой, я встретила его криком. Дети уехали на школьном автобусе в школу, и ничто не мешало мне дать волю своему гневу и отчаянию. Я плакала, стучала кулаками в стены, рвала на нем одежду и орала во всю глотку, распахнув окна настежь. Это было такое наслаждение. Люблю ярость. Люблю ее за то, что в отличие от страха, который остается с вами, исподтишка, коварно пожирая вас изнутри, ярость делает ваши чувства ясными, открывая путь для свободного их течения.