Проходные дворы
Шрифт:
Реставратор тоже не стал ничего выдумывать и пояснил следствию, что камень ему подарила заведующая Калязинским музеем – сказала, что нашла эту «стекляшку» в мусорной куче, оставшейся после ремонта. Оправу из желтого металла оставила себе, а «стекляшку» отдала ему.
Когда сыщики приехали в город Калязин и провели обыск на квартире заведующей музеем, то в старом диване в кладовой обнаружили старинные церковные книги, серебряные подсвечники и монеты XVII века.
Но самое неожиданное открытие ждало сыщиков на огороде: из грядки моркови извлекли рукавицу,
В 30-м году, когда под городом Угличем строили плотину и под водой должен был остаться старинный монастырь, его ценности передали директору краеведческого музея Никольскому. В музее не хватало места для экспонатов, поэтому Никольский спрятал всю редчайшую церковную утварь, книги, одежду, украшенную драгоценными камнями, в сундуки, а крышку забил гвоздем. Четверть века хранил он бесценные сокровища русского ювелирного искусства, а после его смерти в музей прислали бывшую работницу райисполкома. Она-то и обнаружила в запасниках забитые сундуки.
Не представляя ценности сохраненных вещей, она просто сдирала дорогие оклады с икон, срезала с не имеющих цены уникальных одеяний камни и жемчуг.
Хорошо, что город Калязин находится так далеко от Москвы и о сокровищах местного краеведческого музея не прознали шустрые иностранцы, иначе уплыли бы за кордон камушки, ограненные в XVII веке.
Андрей Навроцкий, о котором я рассказывал, нынче проживает в уютном городе Дельф, в Голландии. Я пытался разыскать его там, но безуспешно. Видимо, черный антиквар сменил фамилию.
Ему удалось в 1992 году вывезти из Москвы всю свою уникальную коллекцию. Как он это сделал, я не знаю, видимо, с помощью «зеленого друга» – так ласково называл доллары знаменитый московский фарцовщик Ян Рокотов.
Но я знаю десятки историй о том, как наши ценности уплывают за границу.
Сразу после того как железный занавес был сдан на пункт приема вторсырья, нашу страну заполонили антиквары и галерейщики со всего мира.
Одни отрабатывали новые контрабандные каналы, другие действовали вполне легально.
У меня был товарищ, прекрасный художник, талантливый и скромный человек, не избалованный выставками, потому что писал замечательные пейзажи, а не создавал полотна о трудовых подвигах монтажников-высотников, румяных колхозников и о членах Политбюро, посетивших Малую Землю. Он писал свои картины, а хлеб насущный зарабатывал, рисуя рекламы фильмов для кинотеатров.
Но однажды ему повезло. Несколько слайдов с его работ были напечатаны в немецком художественном журнале. И вот несколько лет назад к его вдове приехал галерейщик из Гамбурга. Он посмотрел работы и сказал, что покупает все.
Сумму предложил вполне приличную, оформил покупку через соответствующие инстанции и вывез работы, которые по заключению экспертов не представляли большой художественной ценности.
Но, думаю, галерейщик из портового города Гамбурга не из альтруизма заплатил ломовые, в нашем понимании, деньги за пейзажи моего товарища. О судьбе его работ я подумал прошлым августом в подмосковных Химках. В скромном зале местным художественным комбинатом выставлялись картины Анатолия Воронкова.
С утра радио рассказало мне о чудовищных государственных долгах новой России, днем телевизор показал последствия взрыва фугаса под Ханкалой, газеты поведали об очередном витке политической войны в высших эшелонах власти. Ав зале художественного комбината со стен глядели на меня грустные осенние пейзажи.
Дом на окраине поселка, деревья, печально склонившиеся над ним, подмосковные рощи, застывшие в ожидании дождя, трогательные лесные дорожки. Неброская, печальная, но так милая сердцу красота средней России.
Я смотрел на эти картины и думал о том, как мало мы знаем о работах и судьбе подлинных талантов, живших и творивших в наше время.
Всего два часа я пробыл в выставочном зале в городе Химки. Два часа праздника после многих дней крови и грязи. А когда мы возвращались домой, нас не пустили на Пушкинскую площадь: там как раз в это время взорвали подземный переход.
Когда-то в детстве я бежал на Тишинский рынок, где забавный старик в маленьком, сколоченном из досок вагончике показывал за пятерку живые картинки из волшебного фонаря. Маленькие кусочки давно ушедшей жизни. Конка, едущая по площади, даму, у которой ветром сорвало шляпу, усатого господина в котелке, шагающего по улице. Проходит время, и начинаешь понимать, что жизнь – это просто собрание историй, похожих на картинки волшебного фонаря. Печальных, смешных и страшных.
Операция «кадр»
– Стоп, – скомандовал режиссер-постановщик Вадим Дербенев. – Давайте еще один дубль.
В маленьком, залитом светом кабинете оперативников было жарко и душно.
– Ты готов? – спросил режиссер оператора Володю Шевелева.
– Через две минуты.
– Давай быстрее.
– Вы че, мужики?
Из глубины коридора в комнату ввалился здоровенный парень в кожаной куртке.
В кабинете сидели два опера угрозыска: обычные менты с наплечными кобурами на свитерах, из которых торчали рукоятки «Макаровых».
– Слушай, – спросил парень в кожаном артиста Игоря Ливанова, – ты давно здесь сидишь?
– С утра.
– Мое заявление у тебя?
– Какое?
– Я же заяву подавал, что у меня «вольво» раздели.
– У меня ничего нет.
– Гражданин, гражданин, – вмешалась замдиректора картины Саня, – здесь кино снимают.
– Ты мне, красивая, пургу не гони. Какое там кино, вино и домино? Я заяву отдал? Отдал. Где моя запаска и набор инструментов?
– Товарищ, мы кино снимаем, – устало вмешался режиссер.