Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев (сборник)
Шрифт:
– Странно все это, – сказал он наконец. – Но я думаю, Петер, такого сорта у нас парни еще есть.
Он повернулся. За ним бежали Куно и Камбала. Тяжелый, грубый и мрачный один, длинный, неловкий и трезвомыслящий – другой. И тому и другому – восемнадцать-девятнадцать лет. Правее шли Пауль, Йонг и Зепп. Ни одному из них нет и двадцати. Когда они могли? Когда были пимпфами, школьниками? В восемнадцать – добровольно в армию. Когда? Скорее всего – в армии. Быть может, со шлюхой в Берлине? На нее солдатского жалованья не хватит. С подружкой во время отпуска на родину? Или на полигоне? Или здесь с какой-нибудь «маткой»? Слишком молоды для постели, но достаточно взрослые, чтобы подохнуть. А я? Ну, давай, попробуй. С начинающей, которая выглядит так же глупо, как и я. И в отпуске с солдатской женой – да и тогда скорее из-за жареной картошки.
– А он еще сказал, – Петер прервал его размышления, – «чем на самом деле была моя жизнь до сих пор? Ни профессии, ни свободы, ни дня без присмотра, никогда не делал и не мог делать то, что хотел, не говоря уже о собственных решениях. Только идеализм, и наше знамя ведет нас вперед! Имеет ли это смысл?»
– И снова вопрос, Петер, из тех, что были. Но все-таки один раз он решил!
– Да, добровольцем в «ЛАГе».
– Ерунда! Если тебя должно было достать, то достанет, даже если бы ты попал в армию спасения!
– Правильно, Эрнст! Но его последние слова были скорее от разочарования.
– А что он сказал? – спросил Блондин.
– «Наступит время, когда
– А когда я из-за сказанного на него напустился, он отмахнулся. Сказал: «Оставь. У моей матери еще четверо».
– Чепуха! – отбросил свои сомнения Блондин. – Перед атакой у каждого мандраж. Много говорят, много ожидают, один выбалтывает то, о чем многие думают, и…
– Я это уже когда-то слышал, Цыпленок! – проворчал Эрнст.
– Да, а потом из этого складывается второе лицо солдата-фронтовика. Написано в каждой книжке про войну. Неразрывно связано, как сосиска с горчицей. Или ты веришь в эту брехню?
Петер уставился прямо перед собой, серьезный, напряженный, с посеревшим лицом, и прошептал:
– Нет, Цыпленок, в это – нет.
– Рассредоточьтесь, вы, идиоты! – крикнул Ханс.
Блондин улыбнулся и обратился к Куно и Камбале:
– Это он вам!
– Сам ты такой! – ответил Камбала. – Когда вы друг другу морочите головы – это стратегия! А когда я хочу что-то вколотить в тыкву Куно, то я – идиот!
– Может быть, и я тоже? – проворчал Куно.
– Ты – нет, Куночка, – мы все, черт возьми, идиоты! Причем законченные!
«Главное, есть над чем посмеяться, – улыбнулся Блондин, – если бы мы этого не могли, то это был бы показатель морального состояния отделения. Меткое слово, но логичное, сверхлогичное, когда думают о том, что ругань, наконец, есть последнее, что остается бойцу. А когда и последнее уже не проходит, то плохо дело обстоит и с моралью, и с войсками».
Запахло нефтью и дымом.
Горящий танк был русским Т-34. Ханс сказал что-то про 6-ю гвардейскую армию. Но теперь здесь было танковое кладбище. «И станет танк для нас стальной могилой…» А видел ли хоть раз этот поэт вот такую стальную могилу? «Поразит нас смертельная пуля, настигнет нас рок…» Смертельная пуля? Смертельная пуля – хорошо. Прямое попадание из противотанковой пушки! Голову водителя снесло напрочь, наводчика разорвало, куски мяса прилипли к броне, а сама коробка горит! Может быть, кому-то удалось выскочить, катался по земле, орал так, что душа вылетала через глотку, а нефть прожигала ему мясо до костей. «Настигнет злой рок!» Бог ты мой, а я ведь еще тоже подпевал! Громко и вдохновенно, от души! Разве можно петь такие слова? Не думая, не понимая, когда эти слова только на языке, а не в мозгу?
Земля была серо-коричневой, твердой, высушенной солнцем, гладко отмытой дождем.
Они маршировали, и Блондин видел только свои ноги. Запыленные сапоги с заминами от ходьбы и круглыми носами. Над ними – серые шаровары, и равномерное движение левой – правой, левой – правой. Глаза перескакивают с левой ноги на правую и обратно, а между ними – твердая, как кость, земля. Перед ним – такие же монотонные шаги Эрнста. Рядом, как направляющий шнур, – отпечатавшийся след танковой гусеницы. Это была бы хорошая заставка для «Вохеншау». И у нижней кромки кадра попеременно появляются левый и правый грязные сапоги, снятые сверху. У верхней кромки – более мелкие, и соответствующие экрану, каблуки Эрнста, при подъеме сверкающие полукруглыми подковками. От правого нижнего угла экрана – вверх к середине, в сокращенной перспективе – след гусениц. Земля в движении – не резко. А в качестве музыкального сопровождения – только шум шагов. Жестких и тяжелых, раз-два, и скрип камней. Слегка приглушенно – выстрелы танковых пушек и пулеметные очереди. Никакого комментария, никаких победных фанфар, никакого специального сообщения. Только появляющиеся в ритме шагов титры: «5 июля 1943 г. Район Березова. 17 часов 28 минут».Было жарко. Взгляд Блондина скользнул с подметок идущего впереди на пятнистые брюки и выше – на лопату, штык, сухарную сумку и остановился на фляге. Губы его горели. Он положил ладонь на чехол, почувствовал слабое бульканье и подумал: «Можно или надо еще подождать?», и пока в нерешительности взвешивал все «за» и «против», он услышал грохот артиллерии. Подметки Эрнста продолжали двигаться в том же темпе, и Блондин улыбнулся. При грохоте можно продолжать заниматься своим делом. Другое дело, если раскаты тихие и далекие или слышен тонкий приближающийся свист, тогда не остается ничего другого, как зарыться в землю. «Тренировка для ушей», – сказал Эрнст, когда Блондин, впервые услышав пролетающие над головой с тыла тяжелые снаряды, распластался на земле, в то время как «старики» спокойно продолжали идти дальше. Но при нарастающем свисте другие тут же ложились, а он хотел идти дальше. Хотел… Тогда его просто снесло с ног, но все, слава богу, хорошо закончилось. «Тренировка для ушей! Надо расслышать скорее шипение, а не вой! Реагировать инстинктом, а не разумом!»
Беспокоящий огонь русских накрыл практически всю округу. Послышались пулеметные очереди. Эрнст поправил шлем на голове и покосился направо. Роты сходили с танкового следа и отклонялись вправо. Блондин притянул верхнюю губу к носу и задумался: «Направление удара, как и раньше, остается прямым, а мы… Неужели там еще иваны? – И тут он услышал нарастающее шипение сверху, бросился на землю и прикрыл голову руками. – Минометы! Снова! Значит, снова оттачивать действия ваньки-встаньки». На пересеченной местности почти ничего не было видно. Он посмотрел правее, на «Тигры», которые шли немного позади. Они повернули башни. Сверкнул огонь. На бегу он увидел разрывы впереди себя, потом залег и наблюдал, как танки медленно двинулись дальше. Он повернул голову – Ханс махал автоматом. Кругом – слегка волнистая местность. Перед ним остановился Эрнст и прокричал:
– Вон там укрытие!
Блондин побежал длинными перебежками. Пули жужжали словно рой пчел. Он пробежал еще немного и спрыгнул в укрытие. Это была широкая траншея, выкопанная только наполовину. Эрнст ухмыльнулся:
– Ты уже здесь?
Блондин сидел на корточках, положив винтовку поперек колен, и хватал ртом воздух.
– Это должен был быть противотанковый ров, – услышал он голос Эрнста. – Здесь его не докопали, там дальше он значительно шире.
– Насрать на ров.
– Не на, а в ров, Цыпленок. Вряд ли поблизости есть лучшее укрытие. – Он помолчал и критически покачал головой. – Только когда иван начнет по ним стрелять, то он нас поимеет! Ты меня понял?
Он понял. Пауль стоя прислонился к стене рва и стрелял короткими очередями. Ханс побежал дальше, взмахом приказав идти за ним. Они пробежали мимо Петера, который так же, как и Пауль, стрелял, стоя во рву. В конце оборудованного противотанкового рва Эрнст присел на землю и буркнул с улыбкой:
– Перекур!
Когда к ним захотели присоединиться Камбала и Куно, он начал ругаться:
– Берите по сигарете и проваливайте, здесь слишком тесно!
Ханс вернулся.
– Слушайте сюда! Короткий привал, пока не подойдут танки. Потом – вон из мышеловки и со всеми чертями – по открытому полю.
Парни кивали и курили. Ханс сел и проверил свой пистолет-пулемет.
– Еще одна позиция? – спросил Эрнст.
– Нет, должно быть, отдельные отбившиеся отряды. Если мы это пройдем, – он указал головой в сторону русских, – вернемся снова на главное направление. – Он улыбнулся: – Наше преимущество в том, что мы уже не будем первыми.
– Будет ли спокойной ночь?
– Думаю, нет. Или иван начнет контратаковать, или нам придется идти маршем дальше. Должны идти дальше и задавать темп.
Громко и резко ударили танковые пушки.
– Пора! – Ханс встал и посмотрел из укрытия. – Вперед, господа!
Огонь обороняющихся был слабым. И когда «Тигры» ворвались на русскую запасную позицию, для русских осталось лишь две возможности – погибнуть на месте или смотаться. Сначала они попытались прорваться в тыл. Для этого им пришлось выскакивать из своих окопов. Пауль открыл огонь первым, потом пулеметы ударили и слева и справа, покосив убегавших людей. Но они продолжали попытки, а пулеметы срезали их в нескольких метрах от окопов. Когда гренадеры ворвались на позицию, первые русские пошли к ним навстречу с поднятыми руками.
Блондин внимательно следил. Стрелки-гвардейцы были крепкими парнями, некоторые без касок, коротко остриженные, со светлыми лбами и обожженными солнцем грязными лицами, как будто на лбах у них были белые повязки. С собой они несли раненых. Один обеими руками держался за живот. Между пальцами сочилась кровь. Он улыбнулся и кивнул Блондину. Блондин улыбнулся в ответ, вынул изо рта сигарету и сунул ее русскому в зубы. «Черт возьми, – подумал он при этом, глядя вслед стрелку-гвардейцу, – у него ранение в живот, тело распорото поперек, он зажимает рану руками, улыбается и курит! Что за парни!»
Эрнст склонился над стонущим офицером. Рядом стояли двое русских. Они принесли сюда раненого на плащ-палатке. Лица их были испуганно-озабоченными, и они пристально смотрели на раненого. Эрнст сложил у рта ладони рупором и закричал:
– Санитар!
– Куда его ранило, Эрнст?
– Спроси лучше, куда его не ранило!
– Кажется, его любили. – Блондин кивнул на обоих гвардейцев.
– Действительно, на редкость. Обычно они не слишком заботятся о своих начальниках.
Два санитара склонились над раненым.
– Что там с этим человеком? – В кругу вдруг оказался командир взвода, повернулся к Эрнсту и Блондину: – Нечего тут глазеть! Бегом к своему отделению!
Уже на бегу Блондин услышал, как он сказал:
– Перевяжите его. Эти два ивана могут отнести его на перевязочный пункт.
– К тому времени он уже умрет, – прошептал Эрнст.
– Да, если бы он был одним из нас. Но иваны выносливые! Ты видел того, раненного в живот?
– Держался отлично, даже и не подумаешь!
«Тигры» остановились. Люки были открыты. Экипажи сидели сверху. Некоторые стояли рядом и разговаривали. Один из танкистов угостил «Шокаколой». Блондин в ответ предложил ему «домашних» сигарет.– Круто вы тут прошлись, – улыбнулся он. Шоколад был теплым и прилипал к пальцам.
– Мастера! – ответил парень в черной куртке. – Если бы не проламывать противотанковые рубежи, война была бы почти прогулкой.
– Сегодня утром было по-другому. Потеряли много?
Танкист кивнул. С башни донесся голос:
– А у вас? Наверняка еще хуже. Мы видели убитых перед дотами.
Блондин глянул вверх. Командир – оберштурмфюрер – был совсем мальчишкой со светлыми волосами. Специальный экземпляр германской расы для рейхсфюрера СС, но еще цыпленок, настоящая молодая затычка. Гладкая кожа, он выглядел свежевыбритым, не хватало только, чтобы от него пахло одеколоном. Только глаза. Глаза – старые. Рыцарский крест висел несколько косо. Рука, державшая сигарету, была тонкой, как у девушки.
– Ты давно уже в войсках?
«Что? Он обратился ко мне на «ты»? Так, само собой разумеется, и фамильярно. Как будто нет никаких орденов и званий? Этот, конечно же, не отдает приказ механику-водителю: «Роттенфюрер Шмитке! Заведите мотор и медленно езжайте!» Он говорит: «Трогай, Генрих!»
– С Харькова, оберштурмфюрер!
– Наверное, вместе с ним? – женская ручка указала на Эрнста.
– Так точно, оберштурмфюрер! – «Откуда он узнал или сразу же приметил, как и почему двое подходят друг другу?» – Но он еще дольше! С начала русской кампании! До этого я служил в батальоне охраны!
Командир танка озорно улыбнулся и, когда его окликнули с другого танка, слегка приподнял руку, небрежно помахал и сказал:
– Пока, мой дорогой, держи ушки на макушке. Еще будут паршивые дни.
У Блондина перехватило дыхание: «Пока, мой дорогой!» Как педераст! «Хайль Гитлер» ему тоже не подходит. Типичный гражданский. Мальчишка в форме, к тому же с Рыцарским крестом и старыми усталыми глазами».
– Цыпленок, ты что, с ним за одной партой сидел?
– За одной партой? Почему?
– А почему тогда «ты» и «пока, мой дорогой»?
Танкист, угостивший их шоколадом, рассмеялся:
– Среди наших старших так принято.
А подошедший роттенфюрер добавил:
– А этот со всеми на «ты».
Эрнст покачал головой и улыбнулся:
– Никакой дисциплины! Так войну никогда не выиграть!
Они рассмеялись.
– Эй, люди, идем дальше! – окликнул их Пауль.
Они кивнули танкистам, и уже на ходу Блондин сказал:
– Если вы нам будете нужны, мы вас позовем!
А Эрнст не смог сдержаться:
– Пока, мои дорогие!
Некоторое время продолжали идти, словно на прогулке. Потом перед ними снова открыли огонь, и они прислушались. «Тигры» проскрежетали мимо. Вперед выехали противотанковые пушки. Русская тяжелая артиллерия открыла беспокоящий огонь.
Блондин шел за Эрнстом, замыкая отделение, медленно и механически жуя жесткий хлеб с тушенкой. «Из-за этих узлов сопротивления, – ругался про себя он, – мы все еще не можем прорвать оборону. Неужели эти проклятые оборонительные линии никогда не кончатся? Стоит только подумать, что дело сделано, что иван теперь побежит, вдруг – бум! Снова лежишь носом в дерьме перед новой позицией!»
Ударили пушки «Тигров». Их неожиданный грохот испугал Блондина, и он поперхнулся куском хлеба. Разрывы участились. «Дерьмо! – прошептал он на бегу. – Опять тот же самый фейерверк!» Огонь обороняющихся усилился и превратился в непрерывный грохот. «Тигры» шли на полной скорости, а гренадеры продвигались за ними короткими перебежками. Блондин прыгнул в плоскую воронку. Он задыхался. Он тупо смотрел в землю и слушал, как колотится пульс. По лицу бежали ручьи пота. Руки были влажными. Тяжело он перевернулся на бок, подтянул ногу и приподнялся, упершись правой рукой. Он осторожно приподнял голову и выглянул из-за края воронки. Перед ним лежали три человека. Один из них кричал. Левее горел танк, над которым поднимались густые черные клубы дыма. Пушка свисала над правой гусеницей. Блондин окликнул людей:
– Эй, ползите сюда, сюда!
Один потащил раненого рывками, метр за метром. При каждом рывке раненый кричал. Третий остался лежать. Блондин посмотрел на повернутое к нему лицо – темное, обгорелое. Он приподнялся, схватил раненого и затащил его в воронку.
– А что с тем? – спросил он.
Сапер-штурман повернулся и хотел снова вылезти наверх. Блондин удержал его:
– Ему тяжело досталось?
Сапер хотел что-то сказать, губы его шевелились, но голоса не было, и он только кивал головой. Один солдат подбежал к неподвижно лежащему, лег рядом с ним, затащил его себе на спину, отполз в сторону и исчез в воронке. Это был кто-то из наших. Ханс?
– Оставайся тут с ним, пока не придут санитары, понял?
Блондин побежал к воронке, в которой исчез Ханс с раненым. Впалые щеки, расстегнутая маскировочная куртка, под ней – серый мундир, черная петлица со звездой унтершарфюрера, Железный крест I класса, «штурмовой значок», значок «За ранение», а ноги… «Как у Ханнеса, – подумал он, – тут никакие перевязочные пакеты не помогут».
– Оставим его лежать здесь, – сказал Ханс, разматывая следующий перевязочный пакет. – Санитары сейчас подойдут, приятель. Они отнесут тебя в тыл.
Он глянул на Блондина:
– Как там у нас наверху?
– Хорошо! Но они побежали дальше. Нам тоже пора!
– Нам пора, приятель! Счастливо!
Впалые щеки. Большие глаза. Разорванные ноги. Если его вовремя доставят в тыл – тогда ампутация. Может быть, лучше ему остаться лежать. Протезы, каталка, если… Если он вообще выживет!
Воронок становилось все больше. Гремели пулеметы, танковые пушки палили непрерывно!