Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев (сборник)
Шрифт:
– Дерюжный! Слышь, Семеныч!.. – окликнул старший лейтенант своего замкомвзвода, оттягивая массивный затвор противотанкового ружья и укладывая непривычно длинный патрон по желобку в патронник.
– Да, Кондратыч… – тут же отозвался замкомвзвода.
– Ты это… Расчет «максима» проверь… Молчат чего-то…
Замкомвзвода тут же бросился выполнять, а Коптюк остался один на один с плюющей огнем бронированной махиной.
Вот у них патронов – не сосчитать, и стволов всяких на замену. Это Гвоздев говорил. Гвоздеву верить можно. Так вот в итоге оказалось… Не похоже, чтобы на плен парни нацелились.
Эти два патрона – поценнее будут, чем ящик пулеметных лент в бронированном гробу этого обезумевшего немецкого танкиста. Только это доказать надо. Это он, Федя Коптюк, должен доказать. И он докажет, потому что другого выхода у них не остается.
Хоть второй номер и предупреждал про отдачу, хоть Федор и готовился и делал все как положено, ружье после выстрела шарахнуло по всей правой его стороне с такой силой, что ему показалось, что его ударили молотком. Даже не поглядев на результаты своего выстрела, он тут же стал заново передергивать затвор. Вражеский пулемет молчал.
– Попали, товарищ командир! Ух, как вы!.. Попали! Слышь, Андреич! – кричал второй номер.
Коптюк, не слушая его, не обращая внимание на сильную боль в ключице, снова прильнул к прицельному целику. Там, где вылупливалась из передней брони шаровая глазница пулеметной точки, зияла черная, с рваными краями дыра. Федор целился в нее. Еще разок, еще, чтоб наверняка…
Второй выстрел оставил вмятину на левом щитке гусеницы. Ружье скакнуло в руках старшего лейтенанта совершенно своенравно. Но пулемет молчал, и это было главное.
LXVII
Штрафники смогли поднять головы. Они увидели, как немецкие танки перестраивают свои ряды, а пехотинцы, поднявшись в полный рост, устремляются прямо на окопы штрафников.
Из хаотичного клубка мыслей, лихорадочно метавшихся в голове Коптюка, вдруг выпросталась одна, предельно ясная в своей отчаянной четкости. Черта с два они сюда пройдут. Фашиста надо встретить на подходе, да так, чтобы им мало не показалось. Отомстить за Потапыча и за его бойцов, Фомина и Гвоздева, за всех, кто тут головы сложил. За всех, за всех…
– Эх, ни за что Потапыч гибнет… – словно читая мысли командира, тяжело выдохнул вслух свою думу Дерюжный.
– Так не бывает, чтобы ни за что… – сурово ответил старший лейтенант. – Ты танк вот тот подбитый видишь? То-то же… а он фашистом битком набит. А ты говоришь ни за что … Ты это, Семеныч, давай бегом по отделениям. В контратаку пойдем. Пока эти гады на месте топчутся. Встретим их по-сталинградски…
– По-сталинградски… по-сталинградски… – обрадованно повторил Дерюжный, словно пробуя на вкус это слово.
– По-сталинградски!.. – в третий раз, как клич, в полный голос выкрикнул он и бросился бежать по траншее, пригнувшись и придерживая пилотку левой рукой, с ППШ в правой.
Весть о контратаке побежала по траншеям, словно электрическая искра по проводке. Бойцы суматошно заряжали «мосинки» последними полными обоймами, перепроверяли наличие гранат за поясными ремнями и в карманах штанов, отвинчивали крышки своих фляг и прикладывались к горлышку, чтобы напиться пусть теплой, но такой желанной воды вдосталь. Чего-то теперь уже беречь, когда на фашиста идти в контратаку.
LXVIII
Дерюжный успел вернуться и доложить, что все, кто на ногах, готовятся к броску на фашистов, что потери и в отделении Зарайского, и у Пилипчука, и у Слесаренко.
– Гранаты к бою! – скомандовал Коптюк, выхватывая «наган» из кобуры.
Бойцы, кто с эргэдэшкой во вспотевшей ладони, кто, разжав усики у своей «лимонки», замерли у края бруствера в ожидании того, может быть, последнего в их жизни зова.
– В атаку-у-у! Впере-од!
С будто застрявшим в горле криком Коптюк выбирается на бруствер. Следом вдоль всей линии обороны взвода появляются на бруствере его бойцы. Кто-то сразу падает, сраженный вражеской пулей. Но остальные бегут вперед. Они кричат и стреляют в немцев, которые бегут навстречу, огибая ров. Враг тоже стреляет и кричит. Пули свистят под ногами, слева и справа, и воздух делается словно разряженным от этой стрельбы и крика. Воздуха не хватает, и сердце стучит гулко-гулко, и кажется, вот-вот выпрыгнет из груди.
Метры стремительно сокращаются, и вскоре противники сходятся в рукопашной схватке, прямо позади противотанкового рва. Из глубины отвесного оврага, с винтовкой наперевес и ППШ, выскакивают двое, в насквозь мокрых от пота, с белыми солевыми разводами, гимнастерках. Они с ходу вклиниваются в ряды дерущихся, стреляющих в упор, убивающих друг друга штрафников и гитлеровцев. Один делает выпады направо и налево, разя солдат в серо-мышиной форме штыком, а второй, прикрывая его со спины, держит автомат за ноздреватый ствол, орудуя им, как палицей…
К исходу дня рота капитана Телятьева отдельного штрафного батальона, во взаимодействии с артиллерийской батареей и минометными расчетами, отбила четыре атаки превосходящих сил противника. Враг использовал в наступлении не только новейшие разработки танков и самоходные артиллерийские установки, но также артиллерию и авиацию. Штрафники, стрелковые полки, артиллеристы и минометчики, экипажи «тридцатьчетверок» и самоходок стояли насмерть и немецко-фашистских захватчиков в глубь своей обороны не пустили. Это был лишь первый день ожесточенного сражения, вошедшего в историю Второй мировой войны под названием Курской битвы.
Роман Кожухаров. Штрафбат под Прохоровкой Остановить «Тигры» любой ценой!
Глава 1 Первая схватка с «Пантерами»
I
Земля, поднятая залпом вражеской артиллерии, обрушилась в траншеи валом осколков и комьев. Стена из дыма и пыли застыла в воздухе, заслонив солнце. Или это у него потемнело в глазах? Сквозь шелестящий звук осыпавшейся земли, похожий на хлопанье крыльев, донесся голос взводного. «В око-опы-ы!» – с трудом, надрывно и хрипло, пробилось сквозь мутно-бурую пелену. Гвоздев уперся локтями, потом руками в дно траншеи. Он ворочался, будто под толстенным одеялом, придавившим плечи, спину, голову, и все никак не мог выбраться из-под него.