Происхождение альтруизма и добродетели. От инстинктов к сотрудничеству
Шрифт:
Так говорил и Ленин. 1920-е и 1930-е годы, которые часто вспоминают как период ненормальной одержимости генетическим детерминизмом, также характеризовались ненормальной одержимостью детерминизмом экологическим. Тогда верили, что человека можно полностью переделать с помощью надлежащего образования, пропаганды и власти. При Сталине эту веру в изменение природы, истоки которой можно увидеть уже у Джона Локка, применили даже к пшенице. Трофим Лысенко утверждал (а те, кто ему противоречили, были расстреляны), что морозостойкую пшеницу можно вывести не селекцией, а различными приспособительными манипуляциями. Миллионы людей умерли от голода прежде, чем была доказана ошибочность его убеждений. Наследование приобретенных свойств оставалось официальной доктриной советской биологии до 1964 года. В отличие от генетического детерминизма Гитлера,
Бихевиоризм предполагал, что мозг животных — это черный ящик, с помощью соответствующих ассоциаций с равной легкостью усваивающий любую задачу.
В своем замечательном автобиографическом отчете о китайской революции — «Дикие лебеди» — Юн Чжан приводит идеальное объяснение причины, по которой коммунизм потерпел крах: он не смог изменить человеческую природу. В 1949 году мать Чжана вышла замуж за молодого коммуниста, который практически никогда не использовал свое положение в интересах своей семьи. Если предстояло длинное путешествие, она проделывала его пешком, ибо он не разрешал ей пользоваться его машиной, иначе это могли счесть фаворитизмом. Он отказался простить приговоренного к смерти партизана, который спас ей жизнь — дескать, тот сделал это нарочно, чтобы получить ответное одолжение от ее высокопоставленного мужа. Он понизил ее на два пункта в партийной иерархии, лишь бы предупредить всякий намек на то, что она занимает незаслуженно высокое положение. Он воспротивился карьере собственного старшего брата в чайном бизнесе. Снова и снова он отказывался выказывать нормальное предпочтение своей семье, ставя революцию на первое место и веря, будто доброе отношение к родственникам равно дискриминации неродственников. Он был прав. Коммунизм сработал бы, если бы таких людей было больше. Но большинство людей не похожи на отца Юн Чжана. Высокопоставленные коммунисты, которые, кстати, критике не подлежали вообще, неизменно оказывались более коррумпированными и склонными к непотизму, чем демократы. На печи человеческой природы общечеловеческое добросердечие мгновенно испаряется244.
По словам Герберта Саймона, «в этом веке мы стали свидетелями того, как две великие страны — Китайская Народная Республика и Советский Союз — пытались создать «нового человека». В итоге же обе признали, что «старый человек», а точнее сказать, «старый персонаж» — эгоистичный, озабоченный собственным экономическим благополучием или благополучием своей семьи, клана, этнической групп или провинции — по-прежнему жив и здоров»245.
К счастью, согласно Лайонелу Триллингу, «есть в человеческой природе нечто, не поддающееся культурному контролю». Иначе русские были бы теперь неисправимо коррумпированным народом, которым они не являются. Карл Маркс разработал социальную систему для ангелов, и она потерпела крах потому, что мы — звери. Человеческая природа не изменилась вообще. «Лучше уж я буду надеяться [что человеку от природы присущи определенные качества], чем останусь с tabula rasa (чистой доской), на которой всякий тиран и благодетель волен писать свои послания. Думаю, такие качества у человека есть, они высокосоциальны и уличают во лжи всех лицемерных манипуляторов от Милла до Сталина», — пишет Робин Фокс246.
Кто украл чувство общности?
Если внедрение в общество идей конкурентной борьбы привело к газовым камерам, а исповедание культурных догм — к ужасам культурной революции Мао, не безопаснее ли вообще отказаться от попыток импортировать науку в политику? Возможно. Разумеется, я не собираюсь притворяться, будто наше смутное и туманное понимание человеческого социального инстинкта может быть мгновенно привнесено в политическую философию. Для начала, утопия невозможна, ибо общество — это нелегкий компромисс между индивидами с конфликтующими стремлениями, а не нечто, созданное непосредственно естественным отбором.
Тем не менее новое «генно-утилитарное» понимание человеческих инстинктов, изложенное в этой книге, дает несколько простых рецептов того, как избежать ошибок. Люди обладают рядом инстинктов, питающих общее благо, и рядом других, поощряющих эгоизм и асоциальное поведение. Мы должны создать общество, которое стимулирует первые и не содействует вторым.
В качестве примера рассмотрим парадокс свободного предпринимательства. Если мы заявляем, что Смит, Мальтус, Рикардо, Фридрих Хайек и Мильтон Фридман правы и что человек в основе своей руководствуется личной выгодой, то не призываем ли мы людей уже одним этим заявлением быть еще эгоистичнее? Признавая неизбежность жадности и своекорыстия мы, похоже, одобряем их.
Эссеист Уильям Хэзлитт точно так и подумал. В своем «Ответе на «Опыт о народонаселении» достопочтенного Т. Р. Мальтуса» он пишет:
«Помогать предрассудкам и жестокосердию человека метафизическими суесловиями и философской путаницей не только не великодушно, но и не по-рыцарски. Часа весов и без того слишком явно склоняется в ту сторону»247.
Другими словами, нельзя говорить, что люди плохие, потому, что это правда. 150 лет спустя Роберт Фрэнк обнаружил: студенты экономического факультета, которых учили, что человечество в основе своей эгоистично, сами становились такими и в играх «дилемма заключенного» предавали чаще, чем другие студенты. И реальный Айван Боски, и вымышленный Гордон Гекко (из фильма «Уолл-стрит») восхваляли жадность. «Жадность — это, кстати, нормально, — говорил Боски в мае 1986 года в своей напутственной речи студентам университета Калифорнии (Беркли). — Я хочу, чтобы вы это знали. Думаю, жадность — здоровое чувство. Вы можете быть жадными и, вместе с тем, уважать себя». Раздались громкие аплодисменты248.
То, что подобные инструкции ответственны за постепенную утрату чувства общности, наблюдающуюся последние несколько лет, — почти аксиома. В 1980-х годах нас всех учили быть эгоистичными и алчными. Как следствие, мы забыли о своих гражданских обязанностях, и наши общества погрузились в аморальность. Таково стандартное, лейбористское объяснение растущей преступности и небезопасности.
Следовательно, первое, что мы должны сделать для создания хорошего общества, так это скрыть правду об общечеловеческой склонности к эгоизму. Пусть лучше все верят, что в глубине души они благородные дикари. Тем, кто убежден, будто любая правда интереснее лжи (даже лжи во спасение), разумеется, подобная идея придется не по вкусу. Но ведь мы уже давно лжем во спасение. Как мы неоднократно могли убедиться в этой книге, пропагандисты всегда преувеличивают доброту людей. Почему? Отчасти чтобы польстить им, отчасти потому, что эта мысль гораздо приятнее. Люди хотят верить в благородных дикарей. Как утверждал Роберт Райт:
«Новая парадигма [эгоистичного гена] срывает с эгоцентризма его благородные одежды. Эгоизм редко представляется нам голышом. Принадлежа к виду (единственному), представители которого оправдывают свои действия нравственностью, мы по природе своей должны считать себя хорошими, а свое поведение обоснованным, даже когда это весьма сомнительно»249.
Только те политики, которым нравится говорить непопулярные вещи, способны нарушить общественное спокойствие. Маргарет Тэтчер однажды сказала: «Нет такой вещи как общество. Есть только отдельные мужчины и женщины, и есть семьи».
Разумеется, она затронула серьезный вопрос. В основе философии Тэтчер лежит идея о том, что если вы не в состоянии распознать базовую рациональность человека, то вы не можете заметить: власти предержащие состоят из корыстных индивидов, а не святых, трудящихся исключительно ради общего блага. В таком случае, правительство — всего-навсего инструмент, с помощью которого различные группировки и бюрократы, занимающиеся максимизацией бюджета, вознаграждают и увеличивают власть друг друга за счет всех нас. Это не нейтральная, бесстрастная машина для поставки социальных выгод. Тэтчер выступала против внутренней коррупции правительства, а не его идеалов.
И тем не менее Тэтчер и ее сторонники приводили в некотором отношении наиболее близкий к Руссо аргумент: правительство не навязывает добродетель злым от природы людям, а разлагает изначальную добродетельность рынка. Ее учитель Фридрих Хайек апеллировал к золотому веку, когда благородный дикарь был свободен от всякой регуляции: без координации со стороны государства вокруг царил бы не хаос, но благоденствие250.
Журнал Time, в декабре 1995-го провозгласивший Ньют Гингрич человеком года, предлагает следующую формулировку: