Происхождение скотоводства (культурно-историческая проблема)

Несмотря на то что положение о первичности экономических отношений в развитии общества является одной из основ марксистской исторической науки, применительно к первобытной эпохе эти отношения остаются еще недостаточно изученными. Вместе с тем колоссальные достижения современной науки не только позволяют решать вопросы развития первобытной экономики на конкретном историческом материале, но и делают эту задачу весьма актуальной. Определенные шаги в этом направлении уже предпринимаются как этнографами, так и археологами. К сожалению, в проводимых и теми и другими исследованиях не всегда в надлежащей мере учитываются данные смежных наук. Между тем решение кардинальных проблем первобытности настоятельно требует применения комплексного этнографо-археологического подхода, который пока еще не нашел достаточно широкого применения в нашей науке. В настоящей работе делается попытка исследования одной из существенных проблем первобытности, проблемы раннего скотоводства, с привлечением как археологических, так и этнографических источников.

Выбор предмета исследования был определен, с одной стороны, огромной важностью, которую имел переход к производящему хозяйству, создавший материальную основу для разложения родового строя и формирования классового общества, а с другой — наличием обширной фактологической базы для изучения ранних этапов эволюции земледелия и скотоводства, созданной за последние годы трудами многих ученых. Однако — появившиеся в последнее время сводки новых материалов посвящены, во-первых, главным образом земледельческому аспекту проблемы возникновения производящего хозяйства, а во-вторых, преимущественно технологической его стороне. В отличие от них в настоящей работе рассматривается гораздо менее изученная проблема — происхождение и развитие раннего скотоводства как системы хозяйства, причем особое внимание уделяется культурно-исторической функции последнего. Кроме того, в работе поднимается вопрос о различных судьбах скотоводства в разных регионах в зависимости от конкретно-исторической картины сложения скотоводства в каждом из них.

Особое значение для понимания эволюции первобытного хозяйства имеет выяснение его взаимосвязи с природной средой. Поэтому большое внимание в работе уделяется и этой проблеме, для чего помимо археологических и этнографических материалов широко используются достижения некоторых других наук (биологии, палеоклиматологии и др.).

Перед тем как перейти к рассмотрению поставленной проблемы, необходимо сделать ряд предварительных замечаний. Они касаются прежде всего определения терминов «приручение» и «доместикация». С точки зрения остеологии домашнее животное отличается от дикого своими морфологическими характеристиками. Однако последние являются следствием уже совершившейся доместикации. Весьма по-разному терминологические вопросы решаются зоологами и этнографами. Первые считают основным биологический критерий и видят главное отличие домашних животных от прирученных в том, что домашние размножаются «в неволе». Зоологи также подчеркивают, что домашние животные всегда представляют собой продукт труда человека, а их разведение имеет своей целью удовлетворение тех или иных потребностей людей [41, с. 5; 254, с. 344]. Этнографы, справедливо указывая на важные социальные и культурные последствия доместикации, придают особое значение тем новым взаимоотношениям, которые возникли между человеком и животными в ходе одомашнивания последних [534, с. 18–25].

Однако при таком подходе разница между приручением и одомашниванием исчезает. Эту разницу удается уловить лишь при условии, во-первых, учета биологических критериев, а во-вторых, рассмотрения процессов в исторической перспективе. В приручении надо видеть необходимый этап, предваряющий доместикацию и имеющий следующие особенности. В отличие от доместикации оно охватывает не только «потенциально домашних животных», но и тех, которые не могут быть одомашнены в силу своих биологических особенностей. Так, азиатский слон достигает половой зрелости только в 16–20 лет и приносит потомство раз в три года. Ясно, что разведение слонов: является трудоемким и неблагодарным делом даже для современного общества, не говоря уж о первобытном. Приручение предшествует доместикации стадиально, ибо не требует такой прочной материальной базы, как последняя. Действительно, у бродячих охотников и собирателей известны случаи приручения животных, которых полностью съедали с наступлением трудного в хозяйственном отношении сезона. Приручение, таким образом, обратимый процесс, тогда как доместикация предполагает устойчивую преемственность. В отличие от приручения непременным условием доместикации является массовость процесса, ибо превращение диких животных в домашних возможна лишь в популяции. В свете всего отмеченного попытки некоторых авторов оспорить правомерность разграничения процессов приручения и доместикации [1025, с. 113–114] представляются, неубедительными.

Поскольку в настоящей работе исследуются преимущественно ранние этапы скотоводства, вопрос об одомашнивании таких, важных животных, как лошадь, верблюд, осел и т. д., почти не затрагивается, так как их доместикация совершилась относительно поздно. В работе мало говорится о собаке, одомашнивание которой в принципе не сыграло сколько-нибудь существенной роли в сложении скотоводства. В настоящем исследовании речь идет главным образом о крупном и мелком рогатом скоте и о свиньях, игравших важную роль в Старом Свете, а также о ламах, альпака и морских свинках — в Новом, но для исследования механизма доместикации привлекаются данные и по другим, самым различным животным.

Последнее, на чем следует остановиться, касается вопроса о датировках. Когда в 1949 Г. У. Либби открыл метод радиоуглеродного датирования, казалось, что наконец-то появилась реальная возможность для построения абсолютной хронологии. Позже удалось уточнить период полураспада С14, и достоверность хронологической шкалы Либби как дающей абсолютные: показатели несколько пошатнулась. Наконец, недавно, при сопоставлении дат, полученных с помощью дендрохронологии, с радиокарбонными выяснилось, что для раннего времени последние сильно отличаются от настоящих календарных дат [155, с. 6, 7; 902, с. 48–83]. Оказалось, что радиоуглеродные даты дают более молодой возраст, чем календарные, причем по мере углубления в древность расхождение между ними нарастает. Например, по радиоуглеродным датам, Древнее Царство в Египте следовало бы относить ко второй половине III тысячелетия до н. э., тогда как на самом деле первые династии появились там значительно раньше. Поэтому использование привычных календарных дат для раннеклассовых обществ Месопотамии и Египта и наряду с ними дат по С14 для синхронных, первобытных культур их периферии ведет к искажению исторической картины. То же самое происходит и при сопоставлении первых с такими раннеклассовыми обществами, как древнеиндийское, древнекитайское, древние цивилизации Америки и т. д., хронологическая шкала для которых также построена по радиоуглеродным датам. Следовательно, применение радиоуглеродных дат для абсолютного датирования требует введения определенных коэффициентов (процедура калибрирования), над чем в настоящее время работает целая когорта специалистов. Правильность скалибрированных дат полностью подтверждается другими методами. Так, термолюминесцентные даты для бадарийских поселений в Египте и для культуры Банчиенг в Таиланде хорошо коррелируются со скалибрированными радиоуглеродными датами, полученными там же.

Таким образом, представляется необходимым уже сейчас исправлять радиоуглеродные даты по калибровочной шкале, разработанной учеными [960, с. 303–308; 902, с. 255–268; 893], несмотря на то что работы в этой области еще продолжаются. К сожалению, калибровочная шкала доведена пока лишь до начала VI тысячелетия до н. э. (по календарным датам). Правильно исправить более ранние радиоуглеродные даты сейчас не представляется возможным. Р. Брейдвуд предложил удревнять эти даты на 1000 лет [441, с. 39], однако, строго говоря, точность полученной таким образом хронологии весьма относительна, так как до 6000 г. до н. э. уровень С14 в воздухе возрастал [993, с. 319], а следовательно, менялось и соотношение между радиоуглеродными и календарными датами. И все же за неимением лучшего в настоящей работе приходится принять предложение Р. Брейдвуда [1] оговорившись, что приводимые даты имеют лишь относительное значение. Поэтому везде в настоящей работе календарные даты сопровождаются датами, полученными по С14, заключенными в скобки. Исправление дат велось по шкале, разработанной в лаборатории Пенсильванского университета [893], а учтенные радиокарбонные даты исчислялись по значению периода полураспада, равному 5570 ± 30 лет.

В заключение хотелось бы выразить искреннюю благодарность всем специалистам, которые ознакомились с — рукописью или с отдельными ее главами и сделали (ряд ценных и весьма полезных замечаний. Автор признателен многим сотрудникам Института этнографии АН СССР, неизменно оказывавшим ему помощь и поддержку на разных этапах работы над рукописью. И конечно же, нельзя не сказать самых теплых слов в адрес коллектива сектора по изучению истории первобытного общества, в творческой и благожелательной атмосфере которого рукопись обрела свой окончательный вид.

На заре европейской науки стремление осознать свою историю заставило античных мыслителей сделать представление о последовательном появлении новых, все более сложных умений и навыков основой первых исторических концепций. Одна из них была сформулирована Варроном, который со ссылкой на Дикеарха называл три стадии развития: потребление продуктов дикой природы, скотоводство и, наконец, земледелие [61, с. 125]. Этой концепции по воле случая суждена была долгая, полная превратностей судьба. В несколько видоизмененном виде она дожила в европейской науке до второй половины XIX в. Баталии, разыгравшиеся вокруг нее впоследствии, обнаружили ее существенные слабости и развенчали связанный с ней одно время ореол непогрешимости. Вместе с тем в пылу полемики в русле во многом справедливой и основательной критики, обрушившейся на эту концепцию, получившую название «теории трех стадий», родилась несколько неверная ее оценка, до сих пор не изжитая в науке. И ныне без достаточного на то основания некоторые исследователи полагают, что «теория трех стадий» была общепринятой в античности, а позже без изменений перешла в европейскую науку нового времени. На самом деле указанная концепция, во-первых, существовала в отдельные эпохи не в одиночестве — известны были и иные взгляды на историю хозяйства, а, во-вторых, ее отдельные стадии — охота, скотоводство и земледелие понимались в разные исторические периоды разными учеными по-разному. Так, тщетно было бы искать ее в знаменитом трактате Тита Лукреция Кара, который различал лишь два состояния человечества: дикое (потребление продуктов дикой природы) и развитое (земледелие). Именно с земледелием Лукреций связывал возникновение черт, присущих цивилизации [203, V, 1361–1378].

Общеизвестно, какое большое влияние оказала античность на становление науки нового времени. Однако один из первых крупных европейских историков — Джамбаттйста Вико исходил отнюдь не из «теории трех стадий», когда писал, что «сначала были изобретены искусства необходимые — сельские и притом сначала хлеб, потом — вино, затем искусства полезные — скотоводство, потом искусства удобства — городская архитектура, наконец, искусства усладительные — танцы» [78, с. 298]. Ученые второй половины XVIII в. вопреки представлению Г. Кунова [185, с. 101] основывали свои исторические концепции не только на античных и библейских данных, а привлекали широкий круг доступных им этнографических сведений. Все известные им народы эти исследователи подразделяли на дикие, варварские и более развитые и безоговорочно видели в них представителей стадий исторического развития, пройденных человечеством в целом. К диким народам они относили тех, кто занимался охотой, рыболовством и собирательством, и, что особенно важно, тех, кто знал примитивное палочно-мотыжное земледелие (Ш. Монтескье, М. Кондорсэ, Ш. Валькенер, И. Г. Гердер и др.) [233, с. 396, 397; 158, с. 11–15; 85, с. 236–238; 1000, с. 23, 90]. Иными словами, к стадии дикости были отнесены и народы, которые современная наука выделяет в особую группу ранних земледельцев. На стадии варварства помещались скотоводы, а наверху этой иерархической лестницы стояли те, кого мыслители XVIII в. называли земледельцами, разумея под земледелием систему с поземельной собственностью и непременным применением труда животных при обработке полей. Ярче всего последнее выразил И. Г. Гердер, писавший, что «народы, которые обрабатывают землю без собственности на нее или руками своих женщин и рабов, — все это по-настоящему еще не земледельцы» [85, с. 242]. Тем самым, отмечая грандиозный переворот в жизни общества, произведенный переходом к земледелию (развитие разделения труда, ремесел и искусства, торговли и городов, неравенства и рабства, появление кастовых различий, законов, судов, деспотизма и т. п.), ученые рубежа XVIII–XIX вв. имели в виду именно плужное земледелие [233, с. 398; 285, с. 80–83; 158, с. 22, сл.; 85, с. 241; 276, с. 321]. Правда, некоторые из них, как, например, Ш. Валькенер, относили зарождение (перечисленных явлений к доземледельческому периоду 1000, с. 188]. В свете сказанного и надо понимать утверждение И. Г. Гердера о том, что открытие скотоводства было будто бы важнейшим шагом, который «превзошел все последующие революции истории» (цит. по [97, с. 98]). Безусловно, здесь подразумевалось возникновение скотоводства как важнейшего условия, без которого ведение плужного земледелия невозможно. Характеризуя последнее, И. Г. Гердер писал, что «ни один образ жизни не произвел в сознании людей столько изменений, как земледелие на огороженном участке земли». Вот почему этот ученый видел превосходство народов Старого Света над обитателями Нового в том, что первые обладали прирученными животными ([85, с. 239–241]. Таким образом, смысл схемы, по которой земледелие следовало в своем развитии за скотоводством, заключался лишь в том, что, как указывал Ш. Валькенер, люди дюлжны были быть пастухами, прежде чем они смогли обрабатывать почву трудом животных [1000, с. ПО]. Вместе с тем, несколько противореча изложенной концепции, он отмечал высокий уровень развития земледелия и общества в ряде районов мира, где следы скотоводства отсутствовали [1000, с. 110–111].