Произведение в алом
Шрифт:
Символика «сердца» всегда была тесно связана с символикой «пещеры», или, более точно, с «чревом сердца», которое традиционно соотносилось как с понятием сокровенного Центра, так и с местом, где
совершается инициация, - местом сокрытым, находящемся, согласно масонскому выражению, «под покровом», то есть недоступным профанам. Доступ к такому центральному месту - в некоторых масонских ложах оно называется «Срединной комнатой», войти в которую можно лишь по винтовой лестнице, - так или иначе закрыт, либо лабиринтом, либо... Скажем только, что дальневосточной традиции известны так называемые «храмы без врат»...
«И вот, на пороге стоял Некто,
Душа Атанасиуса Перната уже разрешилась от бремени, но новорожденный «хавел герамим» еще связан с породившим его «чревом», и роковая «пуповина» должна «прерваться надвое»... Разрешающий удар наносит «огнь небесный» - пиромагический огонь, пылающий лишь в ином, потустороннем мире. Здесь мы снова возвращаемся к шестнадцатому аркану Таро, который является не только наглядной иллюстрацией финала романа, но даже астрологически соответствует созвездию Козерога, хранителю врат зимнего солнцестояния, - напомним, «исход» преоблаченного в белоснежные ризы двойника из своей бренной оболочки произошел в канун Рождества...
«Сам не знаю почему, но во мне все ликует, и хоть бренная плоть моя изнемогает от ужаса, так что волосы у меня на голове стоят дыбом, мое сокровенное Я, охваченное безумным экстазом, в каком-то гибельном восторге рвется наружу, словно желая слиться с неистовой огненной стихией, окунуться в ее пламенеющую купель»[35]. Атанасиус Пернат спускается по веревке вдоль фасада объятого неистовым пи-ромагическим пламенем дома, потом зарешеченное окно, заглянуть в
которое - значит заглянуть в самого себя, и тогда остается только повиснуть вниз головой, меж небом и землей, в позе «Повешенного» (1е Pendu), двенадцатого аркана Таро: «...связанные за спиной руки придавали верхней части его тела форму обращенного вершиной вниз треугольника, согнутая в колене правая нога образовывала с левой, за которую он и был вздернут, перевернутую четверку...»[36]
Поза в высшей степени знаковая, ибо обращенный вершиной вниз треугольник - это традиционная эмблема сердца и пещеры; увенчан-, ный же крестом - а «цифра 4» есть не что иное, как крест, который она нередко замещает на гравюрах средневековых художников, - он служит в христианской иконографии изображением «Сердца Иисусова», образом «Сердца Мира», а в герметической традиции этот перевернутый алхимический знак Сульфура является символом успешного завершения Великого Деяния.
Итак, «химическая свадьба» состоялась: «увенчанный предвечной короной» жених с ликом Голема - оговоримся, во всех традиционных описаниях карт Таро непременно подчеркивается, что у «Пагада» и «Повешенного» одно и то же лицо!
– исшел из мира сего и вступил в пламенеющую купель брачного ложа, дабы явилось на свет «непорочное дитя, облаченное в королевский пурпур», а на землю рухнула лишь бренная оболочка, отслужившее свой век линовище, «клейменного жалом мудрого гностического змия» Атанасиуса Перната.
Владимир Крюков
ГОЛЕМ
Перевод романа осуществлен по изданию: Meyrink Gustav. Der Golem. Kurt Wolff Verlag. Leipzig, 1916.
СОН
Лунный свет падает в изножье моей кровати и остается лежать там подобно большой мерцающей мраморной плите.
В такие ночи, когда полная луна идет на ущерб и правая ее сторона начинает заметно западать - как лицо стареющего человека, щеки которого покрываются морщинами и мало-помалу вваливаются, -меня охватывает смутное мучительное беспокойство.
Я не нахожу себе места, не сплю и не бодрствую, и в этом зыбком, сумеречном состоянии полусна-полуяви предо мной оживают разрозненные и бессвязные фрагменты воспоминаний, как будто что-то давно преданное забвению и уже погребенное в глубинах памяти взывает ко мне из бездны времен; смешиваясь с недавними впечатлениями от прочитанного или услышанного - так сливаются в один поток струи различной окраски и прозрачности, - эти призрачные реминисценции далекого прошлого бередят мне душу щемящей неизбывной тоской.
Перед тем как лечь спать, я читал жизнеописание Будды Гаутамы, и в моем сознании вновь и вновь, в тысячах различных вариаций, всплывает один и тот же эпизод:
«Сидя на дереве, ворона заметила камень, похожий на
кусок сала, и, соблазнившись лакомой добычей, слетела вниз.
Однако там был лишь камень, а камень - он и есть камень,
и ничего съедобно го в нем нет; уж ворона и так и сяк, и с
одной стороны подойдет, и с другой, а все одно -
поживиться нечем; щелкнула разочарованно клювом да и
улетела прочь. Вот так и мы, смертные, подобно воронью,
слетающемуся к камню, как к куску сала, отворачиваемся
от аскета Гаутамы, ибо ищем удовольствия, но не истины».
И образ камня, похожего на кусок сала, заполняет мой мозг - множится, ширится, растет, увеличиваясь до гигантских размеров...
Я бреду по высохшему речному руслу и, сам не знаю зачем, подбираю гальку. Подолгу держу в руке гладкие, вылизанные водным потоком камешки, смотрю на них и думаю, думаю... Они разные: есть серо-голубые со сверкающими блестками, есть
черные, усеянные желтыми серными пятнышками, - как будто в них запечатлелись неумелые детские попытки передать причудливую крапинку каких-то экзотических саламандр.
Как-то незаметно у меня скапливается целая горсть этой гальки, я замахиваюсь, хочу отбросить ее подальше, а она вновь и вновь ускользает сквозь мои судорожно сжатые пальцы и падает мне под ноги, назойливо пытаясь привлечь мой взгляд, так что у меня уже рябит в глазах и кружится голова, но я ничего не могу поделать, чтобы изгнать этот навязчивый кошмар из поля моего зрения.