Проказница
Шрифт:
— Как только придут счета, я пришлю их тебе, чтобы остановить вопросы, — сухо сказал Саймон и поспешил сменить тему: — Боунз, что слышно про тетушку Филтона? Ты общался с его друзьями, как собирался? Разумеется, я не желаю бедняжке раньше времени сойти в могилу, но, так или иначе, хотелось бы, чтобы этот негодяй скорее вернулся в город.
— Леди тянет с решением, — ответил Бартоломью вздыхая. — Это последнее, что мне удалось узнать. Но есть и хорошие новости. Она, похоже… гм… не очень-то ему благоволит, как полагали все, включая самого Филтона. Немного везения — и наш друг может остаться без гроша. —
— Если хочешь, тебе на радость мы все наденем чепцы, — насмешливо сказал Саймон. — По крайней мере на две недели. А потом начнем изображать старух и шепотом обсуждать в гостиных местные сплетни. Тогда ты, наверное, будешь счастлив, Боунз.
Бартоломью покраснел до корней волос.
— Вообще-то мне это нравится, — заметил Арман, одновременно с улыбкой глядя на стушевавшегося Бартоломью. — Я имею в виду Филтона. Бьюсь об заклад, он уже наделал трат в надежде на тетушкины деньги.
— Зная его, могу утверждать, что ты попал в яблочко, — задумчиво произнес виконт. — В расчете на новые вливания он станет еще расточительнее. Он достаточно богат, но любит сорить деньгами и в то же время часто забывает платить своим кредиторам. Месяц назад я аккуратно навел о нем справки у своего виноторговца. Оказывается, граф тоже пользуется его услугами. Торговец отзывался не слишком лестно. Правда, он не решается ему отказать, так как боится потерять клиента. Но это уже его забота — продавать или не продавать товар неплательщикам. В одном случае будешь и дальше нести убытки, в другом — рискуешь не получить ни гроша из старого долга.
Бартоломью выдвинулся вперед и закивал:
— Выжидают, пока им кажется, что Филтон и ему подобные еще при деньгах. Правда, Арман?
— Все верно, Боунз, — согласился тот, — эти лавочники тоже хороши. Достаточно малейшего намека на то, что у джентльмена появились деньги, и они набросятся на несчастного, как мухи на свежий навоз. Бедный Шеридан так и живет с кредиторами в гостиной, с тех пор как взялся устраивать для них обеды. В его затруднительном положении это, вероятно, и будет последней каплей и разорит его окончательно.
Несколько мгновений за столом царила тишина.
— Что-то мы становимся слишком сентиментальными, — нарушил молчание Саймон. — Я даже ощущаю не который дискомфорт. Грязь на моих панталонах уже высохла. Пора отправляться обратно в Портленд-плейс, готовиться к вечеру с раскрытием великого секрета. Так что, если нет других новостей…
— Кроме той, что я решил отказаться от покупки гнедой кобылы, которую приглядел в Татте, — угрюмо пробормотал Бартоломью, сверкнув глазами на Армана, и, пока тот давился от смеха, не сводил с него взгляда, а потом наконец и сам улыбнулся своей маленькой шутке.
Калли была одета и готова выйти к обеду с первым ударом гонга. Пока же она мерила шагами спальню — очаровательная комната все больше вызывала в ней протест — и с беспокойством думала о собственной внешности.
Как она выглядит? Имоджин забежала на пару минут и, объявив, что она похожа на новенькую десятипенсовую монету, умчалась вместе с Кэтлин завершать собственный туалет. Лестер высказался без обиняков. Во время
Лестер всегда относился к ней как к сестре и привык видеть в простеньких, скромных, типично девичьих платьицах. Калли вспомнила, что он говорил то же самое, когда ей сшили первое модное платье. Тогда он даже потерял голос. «Калли, ты ведь накинешь сверху шаль или что-то вроде этого? Нельзя же ходить с такой оголенной грудью! Так недолго и простуду схватить!»
Задумавшись, она прошла к зеркалу, посмотрела на свое отражение и обеими руками взялась за лиф белого платья. Извиваясь всем телом, она попыталась поднять слишком низкий вырез на дюйм или два. Лучше на три, решила Калли, поморщившись.
Приложив ладонь к шее, она с восхищением смотрела на свою грудь. Меж двух выступающих округлостей с довольно четкими очертаниями слегка темнела смущающая ложбинка. Из-за глубокого декольте создавалось ощущение полной обнаженности, хотя спина и плечи были прикрыты, а руки — аж до запястий. Кроме того, в отличие от некоторых ее платьев, оставшихся в Дорсете, новое имело вполне пристойную длину — оно заканчивалось ниже лодыжек.
— Прекрасная ткань, — сказала Калли, размышляя вслух, — присутствует где угодно, только не там, где ей более всего следует быть.
Но на самом деле платье ей нравилось. Очень нравилось. Оно было такое мягкое и так обтекало тело! И широкая белая лента, украшенная затейливой вышивкой, тоже выглядела очаровательно. Девушка принялась прохаживаться по комнате, чтобы полюбоваться, как с каждым шагом перемещаются оборки на подоле и мелькают желтые лайковые туфли.
Она восхищалась удобством этого замечательного платья. Узкая желтая лента, пропущенная как раз под бюстом, не мешала фалдам плавно стекать с подтянутого живота и крутых бедер. Она чувствовала себя в нем почти так же свободно, как в брюках.
Но больше всего Калли восторгалась рукавами. К ним она питала особую любовь. Модистка слегка приподняла их на плече, в результате чего получилась своеобразная гофрированная манжета, в которую поместили искусственные цветы — несколько букетиков из желтого и розового шелка. И в довершение всего ее шею украшала узкая желтая полоска с бантом, где, словно в гнездышке, приютился еще один розовый бутон. Длинные концы банта элегантно свисали сбоку.
Хотя все эти ярды материи брали начало на дюйм или два ниже, чем требовалось для полного комфорта, платье выглядело прелестно.
Калли снова заглянула в зеркало, пробежав кончиками пальцев по щекам и носу. К большому огорчению Имоджин, веснушки полностью не исчезли, но Калли считала, что они почти не заметны. Да к тому же это было единственное украшение ее совершенно непримечательного лица.
Во-первых, у нее слишком высокие скулы. По крайней мере в свое время так заявила мисс Хейверли. Кроме того, она сказала, что у юной английской леди не должно быть «таких розовых и круглых, как яблоки, щек». Калли знала также, опять-таки со слов мисс Хейверли, что и ее подбородок далек от совершенства. В нем отсутствовала «мягкая округлость, присущая благородной англичанке». Четко очерченный, он слегка выступал вперед.