Проклятая реликвия
Шрифт:
— Я хотел повидать не Томаса, а его тезку, — сказал Майкл.
— Он тоже не убивал Урбана, — тревожно пискнул Морден. — И вы не смеете публично обвинять его. Вы только представьте, как это будет выглядеть, если кого-то из нашего ордена обвинят в убийстве кармелита?
Майкл пожал плечами.
— Если он не совершил ничего дурного, ему не о чем беспокоиться. Где он?
— Плохо себя чувствует, — ответил Морден. — Он не смог сегодня утром пойти в церковь.
Бартоломью ощутил укол тревоги. Неужели проклятье Барзака уже совершает свое отвратительное
— Что с ним такое?
— Мы не знаем. Какое-то недомогание, возможно, из-за жары.
Без лишних слов Морден повел его к дормиторию, где спали монахи. Он был больше, чем тот, где спали послушники, и значительно приятнее. В большие окна струился свет, полы безупречно отполированы, стены без единого пятнышка, подоконники без паутины. Там было несколько монахов. Они сидели в дружеском молчании, кто читал, кто, стоя на коленях, предавался медитации. На ближайшем к двери соломенном тюфяке сидел Томас из Пэкса, погруженный в Псалтырь; он даже не поднял глаз, когда Морден торопливо прошел мимо него к дальнему концу комнаты, где лежал Большой Томас. Бартоломью подошел осторожно, понимая, что даже если в его силах вылечить недомогание, тот может все равно умереть: сознание обладало большой властью над телом.
— Вот доктор Бартоломью пришел, чтобы вылечить тебя, брат, — громко произнес Морден, словно считал, что болезнь влияет на слух. — Сядь, чтобы он мог тебя осмотреть и составить гороскоп твоего выздоровления.
— Нет! — выкрикнул Большой Томас, и несколько человек подскочили. — Пусть уходит!
— Почему? — испуганно спросил Морден. — Он здесь, чтобы помочь тебе.
— Он не может! — крикнул Томас. — Никто не сможет. Уходите!
Значит, проклятие реликвии опять действует, печально подумал Бартоломью. Томас умрет просто потому, что верит: никто на земле ему не поможет. И простой доктор ничего не способен сделать, чтобы это предотвратить.
— Ты выглядишь совсем неплохо, — сказал Морден, прищурившись. — А правду ли ты говоришь? Или ты придумал болезнь, чтобы остаться в постели?
Большой Томас отвел глаза в сторону.
— Нет, — сказал он, натягивая одеяло до подбородка.
— Может быть, нам можно поговорить наедине? — спросил Бартоломью. — Консультация с врачом — дело очень личное, и обычно я не провожу осмотр на публике.
— Очень хорошо, — согласился Морден, не обращая внимания на яростные протесты Томаса, и отошел вместе с Майклом в другой конец комнаты. Монах смотрел хмуро, не желая уходить. Однако его раздражение длилось недолго.
Маленького Томаса отвлекли от чтения вопли его тезки, и монах пошел к нему, чтобы задать еще несколько вопросов о том, чем он занимался, когда Урбан встретился со своей неприятной смертью.
— Ты не болен, — заявил Бартоломью уродливому монаху. — Поэтому ты и сказал, что тебе никто не поможет — ты не нуждаешься в лечении. Приор Морден прав: ты притворился больным, потому что хотел остаться сегодня здесь. Зачем?
Томас потер лицо мозолистыми руками.
— Будь проклят приор Морден! Для чего ему потребовалось приводить мне доктора, хотя я сказал, что мне нужен просто отдых и хорошая еда? Это несправедливо! Он не навязывает доктора другим братьям, когда они решают устроить себе выходной от работы!
— Ты притворяешься больным, потому что не хочешь трудиться?
— Дежурство у ворот, — с горечью объяснил Томас. — Я его ненавижу. Почему они не используют меня, как кровельщика, ведь я в этом искусен? Видели, в каком состоянии здесь крыша? Ей отчаянно требуется ремонт. — Он вздохнул. — Теперь вы скажете ему, что я притворщик, и меня в наказание заставят весь следующий месяц дежурить у ворот.
— Я ему не скажу — но только в том случае, если ты ответишь на мои вопросы, — пообещал Бартоломью. — Недавно Кип Рауф принес тебе шкатулку.
— Он сказал, что в ней реликвия — дар от кармелитов, — ответил Большой Томас, изо всех сил стараясь быть полезным, и вдруг нахмурился. — Вообще это странно, потому что я знать не знаю этого кармелита. Никто никогда не приносит мне подарков, и, по правде говоря, этот мне не понравился.
— Ты ее открывал? Чтобы посмотреть, что внутри?
— Я уже собирался, однако поговорил с Томасом, и он упомянул реликвию, которая якобы убивает каждого, кто к ней прикоснется. Он сказал, что она пропала, и я решил быть осторожнее и разрешить открыть ее кому-нибудь другому.
— Кому? — взволнованно спросил Бартоломью. — Может, вместо тебя посмотрел Томас?
— Я ему не доверял — вдруг украдет? И отнес ее к Кипу Рауфу. Обещаете, что не расскажете об этом приору Мордену? Он рассердится, если узнает — а это будет нечестно, потому что я-то ничего не получил.
— Обещаю, — неохотно сказал Бартоломью. — И что ты сделал?
— Когда Кип узнал, что в шкатулке, он предложил продать ее аббатству. Он посмотрел внутрь — он сказал, нужно точно знать, что там лежит — и там была маленькая стеклянная склянка. Это была правильная реликвия, и мы собирались разбогатеть! Я спрятал шкатулку под кровать, но потом пришел Урбан и повторил все, что говорил Маленький Томас — только он рассказал мне, что произошло в Девоншире тридцать лет назад, чему свидетель его наставник. Он сказал, что реликвия попала ко мне по ошибке, и предложил рискнуть своей жизнью, чтобы вернуть ее нужному человеку.
— И ты ее отдал?
— Отдал. Он ужасно настаивал, а я еще не готов умирать. Кип, конечно, пришел в бешенство, но это плохое дело. Я знаю, что мой орден утверждает, будто в реликвиях Святой Крови нет божественности. Но я в этом не очень уверен. Наставник Урбана умер из-за нее, и тот человек из Оксфорда, который хотел ее украсть — тоже. Уитни. Урбан сказал, что и сам он умрет, как только доставит ее в Норвич. Такие вещи вне пределов понимания нас, смертных, и я намерен оставить все эти вопросы тем, кто, по их мнению, знает, что делает.