Проклятая война
Шрифт:
У повстанцев тоже хватало таких экспертов. Хакеры с обеих сторон пытались перехватить, заблокировать или уничтожить спутники. Информационная война стала не менее реальной, чем пули и бомбы.
Сидя рядом с Гилбрайдом, Эрнандес изо всех сил старался не оборачиваться и не оглядываться на рацию. Может, Маккей услышала то, чего ей слышать не полагалось? Или передавала сама? Он долгие часы проводил вне палатки, а в этом Богом проклятом месте просто нечем было заняться. Искушение должно быть огромным. Все ее тренировки, весь смысл ее пребывания здесь сводился к одной функции — радиста. Эрнандес не сомневался, что у нее и Гилбрайда есть общий секрет.
Майор втянул носом кофейный аромат из чашки. Допивать не хотелось. Хотя кофе остыл, его вкус оставался роскошью, как и густой горьковатый запах. Он был настолько хорош, что причинял боль. Кофе всегда пробуждал у майора чувство одиночества, с которым постоянно приходилось бороться.
Эрнандес снова решился прервать молчание.
— С нами все будет в порядке, — сказал он. — Мы ведь всегда выкручивались, так?
Гилбрайд лишь кивнул в ответ, чтобы не напрягать больное горло.
— Ты знаешь, что эта гора — один из самых никчемных уголков карты. У нас тут каникулы.
Эрнандес внезапно рассмеялся абсурдности того, что сам брякнул.
— Черт, да это просто райский цветник, — продолжил он. — Может, нас промаринуют тут всю войну.
Он нес чушь. Он был напуган, и Гилбрайд отвернулся от него, словно стыдясь за своего командира.
В рядах морпехов явно произошел раскол. Вопрос, существует ли проблема, уже не стоял — вопрос заключался в том, насколько она велика. То, что это дошло до командирской палатки, говорило Эрнандесу о многом.
У пятого бункера Гилбрайд, вероятно, спас его от столкновения. Его бойцы были на грани открытого неповиновения. Катализатором, похоже, послужило ранение Котовица. Чем больше будет больных и раненых, тем быстрей последует взрыв. Тьюнис лишь озвучила то, что думали многие из его солдат. Они хотели остановить работы. Они хотели выбраться отсюда. Эрнандесу повезло, что Гилбрайд вовремя почуял, куда дует ветер, и вытащил его из неприятностей.
Допив кофе, майор встал, и тепло дружеского плеча исчезло. Отвернувшись, Эрнандес шагнул к выходу. В груди кипело разочарование. Оружия он не взял.
— Спасибо тебе, — осторожно сказал он, глядя в зеленую ткань палатки, а не в лицо Гилбрайда.
Майор постарался вложить как можно больше значения в эти два простых слова.
— Сэр… — с хрипом начал сержант.
Эрнандес перебил его.
— Мне нужно глотнуть воздуха. Я всего на минуту.
У него почти вырвалось «прости», но извинение могло быть понято двояко. Сейчас Эрнандес почти не сомневался, что маленькая сидячая забастовка Гилбрайда — это лишь прелюдия.
Он расстегнул молнию и выбрался наружу, вздрогнув от резкой смены температур. Налетел ветер, и невидимые холодные струи принялись раздувать кривобокую палатку. Затем майор застегнул клапан. Отчасти он ожидал, что Гилбрайд выйдет за ним, но нет. Слава Богу, и снаружи не оказалось желающих остановить его. Значит, действительно только пробный шар.
Фрэнк Эрнандес направился прочь от бункера, чувствуя себя чуть ли не беглым преступником. В лучшем случае это давало ему лишь временную отсрочку. А может, и вообще не стоило уходить. Он не хотел, чтобы Гилбрайд неверно его понял.
Да, все чертовски запуталось.
Но он не повернул назад. Пока еще нет.
Снаружи бойцов было больше, чем обычно, — рабочие команды только возвращались в лагерь. Нагруженные лопатами и камнями, они парами и тройками брели к своим укрытиям. Эрнандесу без труда удалось разминуться с ними. Майор двигался вверх, в то время как они шли вниз, — и все же ему казалось, что он поступает неправильно. Обычно Эрнандес стараться перекинуться с солдатами парой слов или хотя бы обменяться улыбками — все что угодно, лишь бы сократить дистанцию между офицером и призывниками.
Эрнандес прекрасно понимал, как может начаться бунт. Каждый из его сержантов отвечал за три бункера. У каждого в подчинении было до восемнадцати бойцов, причем многие из этих бойцов проводили в одиночестве каждую ночь и большую часть дня. Если все эти мужчины и женщины думали одинаково, то одного несогласного недостаточно, особенно если этот несогласный выскажется слишком поздно. В миниатюре это напоминало то, что происходило сейчас с ним самим. Давление снизу было слишком сильным. Разумный руководитель выбирает лишь тот путь, по которому готовы пойти его подчиненные. Если слишком натянуть вожжи, люди могут сорваться.
«Но разве у нас есть другие варианты? — задумался Эрнандес. — Даже если мы решим не оставаться здесь — куда еще нам деваться? Вернуться в город?».
У них был приказ. Обязанности, которые надо выполнять — независимо от того, насколько мала вероятность, что их и правда задействуют в этой воздушной войне.
Эрнандес остановился у гранитного валуна. У его лица оказалось прогретое солнцем пятно, и майор, переведя дыхание, снова поднял голову к пустому небу. Затем он развернулся и направился к ближайшей вершине. Ветер, завывавший над низкой, обкатанной штормами скальной грядой, набросился на него. Штанины и рукава куртки захлопали, как флаги.
«Надо поговорить с Гилбрайдом, — решил майор. — Успокоить его. Если для начала я смогу переубедить его, затем мы двое возьмемся за всех остальных в командной палатке. При условии, что еще есть время».
Если хотя бы один боец выскажется открыто, если кто-нибудь поддастся гневу или махнет на все рукой, это вынудит его предпринять ответные шаги. Что делать, если кто-то откажется выполнять приказ? Людей и без того мало, так что майор не мог никого посадить под арест. Даже если этот кризис не подорвет его авторитет, об эффективной работе можно забыть.