Проклятая война
Шрифт:
Когда боль, заключив союз с тревогой за него, особенно изощрялись в моих терзаниях, я запиралась в комнате, залезала с ногами на диван, брала томик стихов Пушкина и начинала в сотый раз перечитывать его. Но строчки великого поэта на этот раз вместо успокоения унесли в ту же плоскость. Борьба за свет с тенью, за лучшую долю, за жизнь и любовь… Человеку свойственно бороться. Он выживает борясь. Моя жизнь не просто моя. Она сплетена с Адусиной, его… Значит, я ответственна принимая решения и за их жизни. Но ведь и он тоже… Почему я думаю, об ответственности перед другими, а он нет. Ведь именно близкие любят и ждут вопреки всякой логики. И именно они находятся под ударом при совершении неверного шага или ошибки. Каждый должен отвечать за свои шаги по земле. Нельзя выезжать на терпении близких, эгоистично пользуясь им. Два пути. Как быть: обидеться и наказать или разобраться, простить и быть счастливой? Но это непростая борьба с бедой, с собой…
Тихо передвигались вокруг женщины. Тихо делали своё нужное для фронта дело. Это не пушки и не снаряды, но посылки так ждут на фронте.
Возвращалась домой. А рядом спешили тоже женщины. Усталые, простые. Их молодость выпала на военные и выпадет на послевоенные годы. Она жалкая, голодная, нищая и для многих безмужняя, но они будут счастливы даже крохам- яркому платочку, новым туфлям, случайной любви… Это их время и их жизнь.
Они летели туда, где шли напряжённые бои. Самолёт Ли -2 поднявшись с московского аэродрома взял курс на Сталинград. Летели на небольшой высоте, избегая возможности встретиться с немецкими истребителями. Война начинала учить хитрости. В салоне висела непростая тишина. Жуков дремал. Рутковский смотрел в окно. Под брюхом самолёта проплывала берущая землю в оборот осень. Её лоскутный наряд рвал глаза. Унылые пустотой поля и растерзанные дороги выворачивали душу. Дальше, за Волгу, отступать нельзя. Он и не будет отступать. Для него нет туда дороги. Живой ли, мёртвый ли он останется здесь. В глазах опять встала Юлия, хрупкая, беззащитная, в один миг превратившаяся в непробиваемую скалу. О такой Юлии он подозревал и раньше, понимая, что выжить и выстоять тогда, в 37, и добраться беженкой до Новосибирска могла только такая, но видеть ему не довелось, при возвращении из "Крестов" к нему метнулась мягкая, нежная женщина. И вот перед ним камень. Такую Юлию он не знал и боялся. Беря во внимание те "крестовские" прожитые годы без него, от неё сейчас можно ожидать любого решения и поворота. Вся надежда на Адусю. Она должна помочь. Жаль, что не успел поговорить… Самолёт начал резко снижаться. В животе всё напряглось. "Кажется, садимся". Осмотрелся. Выжженная солнцем степь. Показалось, что снова оказался в пограничном посёлке Забайкалья. Кругом пустынно и голо, никаких рощ, лесов. Под ногами и на зубах песок. Один тяжёлый ветер ровняет пожухлые травы и с остервенением гоняет по небу рваные облака. Если судить по забайкальским степям, то осень здесь начнётся внезапно. Там, как правило, это происходило с появлением сильных ветров. Воспоминание о знойном степном лете выветривалось в мгновение ока. И уже не верилось, что несколько дней назад изнывали от жары, мечтая о той минуте, когда, наконец, задует хоть слабый ветерок. А когда такой момент настаёт, мечтаешь лишь об одном, чтоб он неугомонный заткнулся и дал передышку. Получается, на живого человека не угодишь. После посадки, сразу же отправились к ожидающим их машинам и на наблюдательный пункт командующего Сталинградским фронтом. Там шёл напряжённый бой. Он шёл уже третий день. Вражеские позиции занимали высотки, советские части находились на виду у фашистов и те поливали их снарядами и минами. Среди залёгшей пехоты дымились подбитые краснозвёздные танки. Их просто расстреливали прямым попаданием. Немцы силами танкового корпуса и двумя мотострелковыми дивизиями, обращёнными на север и ещё танковой и пехотной дивизиями — фронтом на юг, держали коридор. Которым они вклинились, упираясь в Волгу. Ширина этого коридора не превышала десяти километров. Но вся соль заключалась в том, что он проходил по возвышенностям, а советские войска торчали в низине. Фашистское командование во всю искало слабину в обороне русских. Над позициями, не давая покоя, висела вражеская авиация. Бомбила не только войска, но и город, причём очень сильно. Над Сталинградом стоял сплошной дым. За день бомбёжки исчезали целые районы. Рутковский понимал, цель у врага одна — разрушить город до основания. А он истерзанный, не сдавался, стоял на смерть, собираясь уйти в бессмертие, но не быть полонённым. Против наших войск была переброшена 6-ая полевая армия, известная по сражениям на полях Западной Европы. Её командующий генерал-полковник Фридрих Паулюс-не новичок в нацистском генералитете. Рутковский понимал, на берегу великой реки развернётся невиданная в истории битва. Оценив объективно сложившуюся обстановку понял, что для успешного решения задачи не хватает средств и сил. Опять на лицо желание не соответствует возможностям войск. К вечеру поняли все, что наступление и на этот раз не даст результатов. Войска захлёбывались потерями, но прорвать оборону не могли. Жуков, отправляясь на командный пункт фронта, пригласил поехать и его. Удивило, что управление и штаб Юго — Восточного фронта перебрались на восточный берег Волги. В той обстановке это выглядело очень странно. Войска ведут бои на одной стороне, а штаб на противоположной. Рутковский всегда считал, что командующий должен быть там, где сражаются его войска. Легче управлять и люди будут драться увереннее. Кое-как вырытые землянки служили плохой защитой от снарядов и дождя. Через наспех сделанное перекрытие сочились мутные струи. Посмотрел: место крайне неудачное. Открытое, к тому же хорошо просматривалось с воздуха. Ознакомившись со всех сторон с обстановкой Жуков приказал Рутковскому принять командование Сталинградским фронтом. Знал, что к этому идёт, и попросил Жукова предоставить ему возможность самому командовать войсками. Глаза того полыхнули гневом. Рот перекривился. Он резко прошёлся по комнате из угла в угол, остановился у стола, снял и тут же положил на место трубку телефона. Костя готов был принять на себя его взрыв. Но тот взял себя в руки и сказал:- Командуй!
Жуков в тот же день, сухо попрощавшись, сел в самолёт. Рутковский наблюдал до тех пор, пока машина, взвив в небо, не взяла курс на Москву. Волновался ли он, беря на себя такую ответственность? Да, безусловно. Уже накопленный опыт и уверенность в себе, давало надежду. К тому же он знал, выживет или умрёт здесь. Опять же, раз Жуков уступил, значит, уверен, что дела и без него пойдут, как надо. Улучив минутку сел написать письмо домой. "Дорогие мои! Перелёт к новому месту совершил благополучно. Уподобился перелётной птице и потянулся на юг. К работе приступил с первого же дня и со всем остервенением и накопившейся злобой направил усилия на истребление фрицев-этой проказы… Наступит время, и фрицы будут биты так же, как били их при Александре Невском.
Теперь немного о себе. Здоров и бодр. Несколько дней жил в землянке — чаще бываю в разъездах. Теперь живу временно в деревянном домике. Вот это подлинно избушка на курьих ножках. Возможно. В недалёком будущем условия улучшатся, но некоторое время ещё придётся возвращаться в землянку.
Здешняя местность — копия Даурия. И когда я вылез из самолёта, невольно стал искать глазами даурский городок. Растительности никакой. Голые сопки и степи. Уже несколько дней дует сильный ветер и поднимает столбы пыли. Придётся заводить себе очки, а то начали болеть глаза. Зато зубы чистить не надо — прочищаются песочком, который постоянно трещит на зубах.
По вас скучаю очень сильно. Эта тоска ещё усиливается сознанием большой удалённости… Душой же чувствую вас рядом с собой. Как живёте вы. Пишите обо всём. Буду рад получить от вас весточку. Сознание того, что там, вдали, живут дорогие мне два существа, думающие обо мне, вливает тепло в мою душу, придаёт мне бодрости и сил. Ваш Костя". Он надеялся, что Люлю ответит, не зря вспомнил Забайкалье. Но письмо пришло только от Адуси. Люлю по-прежнему молчала. Он сел писать ответ и жалуясь в конце на то, что Юлия молчит, попросил дочь уговорить маму написать ему строчку, хоть два словечка…
С утра отправился на передовую к Жадову. Надо изучить местность и направление будущего удара, а так же боевые возможности соединений армии. Пробыл там целый день, но в подробностях изучал положение дел на месте, обошёл все траншеи и окопы, лично познакомился с командирами и бойцами. Ведь именно они будут воплощать его планы и замыслы. Он слушал их внимательно, вдумчиво смотря в глаза. Так человек больше доверяет и раскрывается. Потом спустился в блиндаж к ожидающим его командирам соединений. Завтра наступление в сводках это называется "бой местного значения", надо поставить задачи. Идут фронтовые будни. Ночью из блиндажа вывели на воздух солдатские песни. Пели солдаты, большим, могучим хором пели. Ох как хорошо пели. Заслушаешься. Немцы прекратив обстрел тоже слушали. Пела скучающая по дому, мирному делу, детишкам и любимым, душа солдат. С его подходом тихий разговор на минуту умолк. Рутковский присел к солдатскому огню на корточки, достал уголёк и раскурил папиросу, курил одну за другой и слушал. Он тоже скучал, его душа тоже летела к жене и плакала в разлуки.
Ему рассказывали, как встретили его появление здесь солдаты. Хоть и скрывали фамилию, а он проходил по сводкам и радиоперехватам как Донцов. Но солдатский телеграф не обмануть и слух о том, что Рутковский назначен командующим Донским фронтом, облетел войска. "Значит, отобьём фрицам печёнку", — говорили солдаты. "Он покажет им, где раки зимуют, поскручивает нечисти рога". "Он им Волгу не отдаст. Придаст такого же ускорителя, как и от Москвы". Не скрыть, было приятно. К тому же психологический фактор на войне не последнее дело, он придавал солдатам уверенности в победе, а это перед сражением важно. Не начав сражение, они знали, что победят. Просто здорово. Придётся не разочаровывать армии и поработать на победу.
Первое что он сделал, это перенёс КП в Малую Ивановку находившуюся примерно в центре войск. Это обеспечивало лучшую связь с войсками и облегчало контакт с командирами всех порядков. И сразу же поехал по войскам. Бросалась в глаза малочисленность частей. После инспекции стало понятно, что обороняться можем, а наступать нет. Познакомился и с командирами дивизий и полков. Поговорил с командующими. Опять вызвал сюда всю свою пристрелявшуюся команду В. Казакова, Г. Орла, начальник связи фронта Максименко. Жаль что в сутках только 24 часа. Надо было успеть везде. Тысячу вопросов следовало решить до начала битвы. Нужно доукомплектовать пехоту. Где брать людей. Велю проверить и перетрясти всё от штабов до медсанбатов. Тыл, солдатское питание, зимнее обмундирование, изучение противника и развёртывание госпиталей и так до бесконечности. А тут ещё свалила туляремия. Вспомнил Монголию с их грызунами. Сразу подумал: "Люлю это ты сердишься… Твоя любовь ослабила защиту". Эта болезнь передаётся от степных грызунов. Высокая температура, тошнота, головная боль, бессонница, воспалены лимфатические узлы. Конечно, надо было в госпиталь, но не время, не до этого. "Я выдержу. Юлия, милая, перестань сердиться и помоги мне". Вспомнив ту киску, что провожала его 22 июня на крыльце с Люлю и Адусей, он велел найти порученцу кошку. Животное раздобыли и поставили на довольствие к нему. К тому же грызуны принялись поедать резиновые изоляции и прокладки везде, куда им удавалось пролезть. К концу сентября немцы стянули к Сталинграду все свои силы, но намеченной цели не добились. При малейшей попытки противника усилить нажим на защитников Сталинграда, наши части переходили в наступление, для того чтоб облегчить положение защитников города. Этим мы отвлекали на себя противника, вынуждая держать его в междуречье основную группировку. С отдельных участков хорошо просматривались немецкие позиции. После боёв там скопилось много подбитых танков и фашисты под этими машинами нарыли окопов. Груды железа превратились в трудно преодолимые огненные точки. Обстановка не из лёгких. А тут ещё, противник в городе уже в трёх местах прорвался к Волге. Гитлер объявил на весь свет, что Сталинград им взят… Учитывая тяжёлое положение, в которое попала 62 армия Ставка приказала провести в октябре наступательную операцию. Приближалась зима. В холодном воздухе над позициями звенела тишина. Лишь изредка раздавалась короткая автоматная очередь. Донской фронт должен был сковать врага и не дать перебрасывать ему подкрепление в район Сталинграда. В это время 66 и 62 армии разгромив врага должны были соединиться. Успех могли гарантировать только дополнительные средства усиления: артиллерия, танки, самолёты, но их фронт не получил. Немцы упирались здесь на хорошо укреплённые позиции. Как следовало и ожидать наступление было безуспешным. Но утешало, что и неприятельским войскам пришлось топтаться на месте. Чувствовалось, что противник исчерпал свои наступательные возможности. Воспользовавшись сложившейся обстановкой Ставка приступила к подготовке мощного контрнаступления. Он догадывался, что оно должно было вот- вот начаться. Вернее, знал о нём ещё в октябре. Ему коротко рассказал об этом Жуков. Предупредил: все подготовительные мероприятия проводить под видом усиления обороны. Огорчало одно — по-прежнему не хватало людей. Но медлить было нельзя и он начал подготовительную работу, где имитируя наступление и вводя противника в заблуждение, где перебрасывая войска к месту настоящего прорыва ночью. В общем, скрывая свои регруппировки, накапливали силы для мощного удара. Самым рабочим временем были, естественно, ночи. Под их покровом к переднему краю подтягивались силы и подвозились боеприпасы. А днём гуляла сонная тишина. Авиации как в нагрузку к основным задачам поручили следить за поведением противника, чтоб не проморгать перегруппировку его войск. И когда в начале ноября из Ставки прибыл Жуков, было понятно — скоро! Планировалось два мощных удара по флангам сталинградской группировки противника с целью её окружения. Юго-Западный, Сталинградский и Донской, тремя клиньями должны были нанести удар по обороне противника. Обрадовало, что пошла в войска техника, немного, но понимали: страна отдавала всё. Подтягивались дивизии и из резерва ставки. Время теперь трудное. Приходится считать свои войска — их нехватка и противника — их предстоит бить и их много. Но, кажется, он справился. Полный порядок. Всё готово, учтено. Противник не подозревает о его планах.
Приходится не вылезать с передовой. Взгляд выхватывает знакомое лицо. Память копается в своём запаснике. Стоп! Он подходит, протягивает бойцу руку.
— Ну здравствуй Пётр!
Тот сначала, как положено, рукавицу к виску, потом уж снимает и вкладывает заскорузлую руку в лапищу Рутковского.
— Здравия желаю, товарищ командующий!
Рутковский улыбается:
— Не признал что ли?
Пётр мнется переступая с ноги на ногу. Как не признать такую махину. Но вроде ж неудобно, такая шишка, а с другой стороны сам подошёл, почему бы и нет…
— Да как не признать…
— Ну раз признал, вечером жди в гости. Сейчас нет времени, а вечером заскочу, поговорим… — Лукаво сверкнул глазом: — Аль не рад?
Пётр потряс головой, мол, век мечтал об этом. Рутковский ещё раз тряханул его руку и отправился дальше. К Петру тут же подвалил заинтригованный народ. "Ничего себе друг — командующий фронтом". Пётр был скуп на объяснения. Не расскажешь же про соседку Юльку, которую увёл у него из-под носа Рутковский. Про выстрел тоже лучше помалкивать. Про тяжёлый кулак командующего прошедший по его роже тем более не стоит рот открывать. Ого-го! Жизнь качается то вверх, то вниз. Но мужик, похоже, не злобливый.