Проклятье древней гробницы
Шрифт:
Друзья шли сначала вместе со всеми, замыкая шествие, но следователь вдруг круто повернулся и возвратился к могиле. Жаров подошел к нему.
Пилипенко расправил одну из лент. На ней было написано: «От старого друга».
– Этот от археологов, – задумчиво проговорил следователь, – этот от художников, этот от семьи. Дежурные, безымянные: «Помним, скорбим». Но кто из присутствующих мог быть старым другом?
Оба посмотрели на людей, уходящих по аллее.
– Какие-то пожилые женщины, – комментировал Пилипенко, – явные родственники, плюс явные художники. Девушки богемные, музы всякие.
– Друг может быть и женщиной… – вставил Жаров.
– Знаешь, что… – сказал Пилипенко. – Я выясню, где он жил, а ты, пожалуй, посети этот дом. Поговори с соседями. Если надо, покажешь свое липовое удостоверение.
Позже Жаров поймал себя на том, что думал о той миловидной пожилой женщине в черной вуали неспроста: интуиция, предчувствие… Впрочем, вздор: просто-напросто он часто думал о всяких женщинах, которых встречал. Так или иначе, но именно она, теперь, разумеется, без вуали, открыла ему дверь, когда он позвонил в квартиру покойного художника.
– Если вы к Боревичу, то он умер, – сказала она на пороге и, разглядев в потемках прихожей Жарова, добавила: – Да я же вас видела на похоронах!
– Я присутствовал там как официальное лицо, – сурово сказал Жаров. – Я из полиции.
Соседка недоверчиво посмотрела на Жарова, тот показал ей красную книжечку.
– Настоящее? – спросила женщина.
– Имитация, хоть и довольно искусная, – честно признался Жаров, но эти слова были восприняты как шутка с серьезным лицом.
Она пригласила его на кухню, поставила чайник. Жаров принялся осторожно расспрашивать ее о соседе по коммуналке.
– Да, он был очень страстным… – женщина запнулась, опустила и вскинула глаза, будто подбирая слово или намеренно режиссируя реплику.
Жаров успел перебрать несколько существительных, но так и не угадал нужное.
– Грибником, – закончила соседка. – Всегда приносил полные корзины.
У нее была странная привычка изображать руками слова. Например, на слове «полные» она округлила пространство перед своим животом. Жаров усомнился:
– Как он мог найти сейчас в лесу грибы? Говорят, их там вообще нет.
– Для кого нет, а для кого и есть! – возразила соседка. – Он был очень опытным грибником. Таким, что и из-под земли грибы достанет. Как свинья. Вот его картина, – она выбросила указующую ладонь. – Так он всегда и разбирал грибы.
Жаров посмотрел на картину в простой деревянной рамке, висящую на стене. Это был натюрморт, как и положено в кухне-столовой. На холсте красовалось лукошко, полное грибов, выписанных с фотографической тщательностью. Несколько грибов лежали на столе. Тут же присутствовали ножик и миска: все готово для разбора только что принесенных из лесу грибов. Между прочим, на столе возвышалась и маслянисто поблескивала початая бутылка водки и стакан, наполовину полный влагой с кристаллом солнца внутри. Грибы были написаны со знанием дела, чувствовалась рука не только мастера-живописца, но хорошего знатока ботаники.
– Как же он тогда не заметил ядовитый гриб? – спросил Жаров, скорее не соседку, а самого себя.
– Грибы, сами понимаете, нынче не те пошли, – сказала она. – Иные притворяются съедобными, а на самом деле – ядовитые. Вот я в газете на днях читала. Знаете такую газету «Крымский курьер»? Там все о загадочном и непознанном.
Говоря «съедобные» она махнула рукой перед ртом, словно ложкой, а на слове «ядовитые» сложила ладони у щеки и зажмурила глаза, изображая труп. Жаров посмотрел на нее с любопытством: встреча с читателем всегда была событием для него.
– Интересная статья? – небрежным тоном спросил журналист.
– Очень! – воскликнула соседка. – Там говорится, что грибницы все соединены под землей, и могут образовывать гигантские разумные мозги. Думаю, это написал мыслящий мужчина.
Она шлепнула себя ладонью по лбу. Жаров опустил глаза. Получить комплимент от миловидной женщины, пусть даже под чужим обликом и по фальшивому документу, казалось ему досадным недоразумением. Вот бы сейчас снять маску, закричать, словно Ассоль, которая энергично шлепала ладонями по воде, когда приближалось к ней судно мечты: – Это я! Я!
– Мужчины обычно глупые, а вот с таким бы я запросто подружилась, – резюмировала соседка, полностью добивая Жарова.
Несмотря на общую миловидность, в ее облике были видны изъяны, например, неряшливость дырявого халата, волосы, давненько не тронутые расческой. Наличие этих досадных мелочей странным образом порадовало его.
– Нам, стражам правопорядка, не до газет порой, – с суровостью в голосе проговорил Жаров. – Служба наша и опасна, и трудна. Например… Ваш сосед не оставил завещания, и нам придется расследовать, кто должен стать владельцем картин художника, а также – кому передать краски и неиспользованные холсты. Был ли у него близкий друг?
– Да сколько угодно, – весело ответила соседка. – Порой наведет полный дом друзей, прятаться приходилось.
– А какой-нибудь один, самый близкий, самый старый?
– Ну уж нет! Все эти художники довольно молодые люди.
– А женщина?
– Одна? – деловито спросила соседка.
– А сколько? – удивился Жаров.
– Много! Женщин вообще у моего соседа было порядочно. Даже я иногда у него была, царство ему небесное.
Она кокетливо сверкнула глазами, затем глянула через потолок в небеса. Добавила, наконец, то, чего Жаров и рассчитывал здесь услышать:
– К примеру, и в тот день заходила какая-то.
– В день его смерти?
– Да. Он как раз чистил грибы на кухне, так все бросил и нож в грибы воткнул ради нее.
Она сделала движение рукой, показывая, как покойный воткнул нож.
– Кто-то из экспедиции? – спросил Жаров.
– Не знаю.
– Как она выглядела?
– Не знаю, – повторила соседка. – Я ее не видела. Только слышала.
Она приложила к уху ладонь рупором.
– О чем они говорили?
– А вот этого я не слышала. Только бубубу и ляляля. Помолчат и снова: бубубу, ляляля.