Проклятье вендиго
Шрифт:
Я уговаривал его есть и отдыхать, бранил, как родитель ребенка, и напоминал, что он не сможет помочь своему другу, если доведет себя до такого же состояния. Он сносил мои выговоры и редко выходил из себя, исключая один памятный случай, когда он поносил меня более четверти часа. Это могло бы продолжаться и дальше, но Хок проинформировал его, что если он не заткнется, то он всадит ему пулю в затылок.
После того как были съедены последняя галета и последний кусок копченой грудинки, сержант закинул на плечо винтовку и ушел в лес. В тот день мы не двинулись с места. Ближе к сумеркам Хок вернулся — с пустыми
— Ничего, — прошептал он. — Ничего. Никогда такого не видел. Ничего нет на целые мили.
Он поднял глаза к небу.
— Даже ни одной птицы. Ничего. Ничего.
— Ну, у нас все же есть мы, — сказал доктор утешающим тоном, пытаясь поднять нам настроение. — Я имею в виду вариант отряда Доннера [8] .
Хок тупо посмотрел на него, открыв рот, а я подумал, что доктор, который прекрасно знал пределы своих возможностей, должно быть, был совсем не в себе, если хотя бы попытался пошутить. Это было так же нелепо, как если бы человек попытался взлететь, махая руками.
8
Известный случай в истории освоения американского Запада. Отряд переселенцев Доннера провел голодную зиму 1846–1847 годов в горах Сьерра-Невады. Половина из почти ста человек умерли. Предполагалось, что имел место каннибализм.
Голод стал новым членом нашей компании, гораздо более сильным и энергичным, чем остальные, и он обгладывал наши сухие кости. Когда мы останавливались, то по-настоящему не отдыхали. Мы с Хоком шли в лес и собирали ягоды, выкапывали съедобные корни индейской картошки и зубянки, отрывали головки дождевиков, сдирали кору с орешника гикори, которую потом варили, чтобы размягчить. (Это «рагу из коры», кроме всего прочего, способствует пищеварению, сообщил мне сержант, туземцы используют его для лечения поноса и венерических заболеваний.) Мы также собирали волчью лапу — вечнозеленый мох с густыми игловидными листочками, в изобилии росший на лесной подстилке; Хок его варил, делая что-то вроде травяного чая. Он был едким и горьким на вкус — доктор выплюнул свой первый глоток, — но Хок продолжал его собирать. Споры мха были очень горючи, и он очень любил бросать их в костер и любоваться, как они вспыхивают горячим белым пламенем.
Каждый день мы просыпались более слабыми, чем накануне, и каждый вечер останавливались более голодными. Наши глаза смотрели с загнанной безысходностью в ожидании медленной голодной смерти, и наши голоса были едва слышны в неподвижном воздухе. Мы неуклюже спускались по тропе в мертвые низины, долгие мили шли по пустынным br^ul'e, пустынным заснеженным пожарищам, где серый купол неба поддерживали черные колонны оставшихся без ветвей деревьев. Здесь мы впервые после бегства с Песчаного озера увидели первый признак жизни. Я потянул Хока за куртку и показал на них, высоко кружащих на неподвижных крыльях прямо над нами. Он кивнул и сразу отвернулся.
— Грифы, — сказал он. — Падальщики.
Доктор зацепился носком сапога за ветку. Он начал заваливаться вперед и успел повернуться кругом, чтобы не упасть на свой драгоценный груз.
— Все нормально, я в порядке, — проворчал он, когда Хок попытался помочь ему встать, и оттолкнул протянутую руку.
— Позвольте мне понести его, доктор, — вполне разумно предложил сержант. — Вы совсем измотались.
— Не трогайте его. Понятно? Я застрелю вас, если вы его коснетесь. Никто к нему не прикасается, кроме меня!
— Я не хотел вас обидеть, — ответил Хок. — Просто хотел помочь.
— Это мое, — хрипло выдохнул доктор. — Мое!
Он подсунул руки под тело Чанлера и с трудом встал. Несколько ужасных секунд он стоял, покачиваясь, и снова упал — на этот раз он с глухим стуком рухнул назад. Голова его друга упала ему на грудь.
— Будь ты проклят, — заныл доктор на Чанлера, и его слова были пусты, поскольку и сам он был опустошен. — Зачем ты сюда пришел? Что ты собирался найти? Ты, идиот… ты, безмозглый дурак… Что ты собирался найти?
Он погладил Чанлера по мягким пушистым волосам и прижался щекой к его макушке.
— Да ладно вам, док, — попытался его ободрить Хок. — Все не так уж плохо.
Он шагнул к нему, но доктор направил ему в лоб револьвер.
— Вы могли это предотвратить! — закричал он. — Вы были здесь месяц назад. Он был в броске камня от вас, а вы оставили его. Вы бросили его!
— Но, док, я рассказал вам, что мне сказал Фиддлер…
— То же самое, что он сказал мне, но разве я стал его слушать? Разве поверил его словам? Разве позволил себя одурачить?
— Ну, — натянуто ответил Хок, — может, вы просто умнее меня.
— Это не комплимент.
С этими словами возбуждение покинуло доктора: его глаза потускнели, рука с револьвером упала. К нему вернулось безразличие — та же странная апатия, которой были подвержены и мы с Хоком. Порождение опустошенности — безжизненное прозябание, бессмысленные слова, бесполезные жесты, бесплодные надежды.
Не могу сказать, какой это был день — может, десятый или одиннадцатый со времени нашего побега из лагеря чукучанов, — когда Хок потянул моего хозяина в сторону, а мне сказал:
— Останься с Чанлером, Уилл. Мне нужно перемолвиться с твоим боссом.
Они отошли на несколько шагов по тропе, а я двинулся за ними — что, я уверен, было вполне оправданно. Я тихо остановился за ними и подслушал их быстрый и тревожный разговор.
— Вы уверены? — спросил доктор с тревогой, но и с сомнением.
Хок кивнул, облизнув губы.
— Сначала я подумал, что это мой ум шутит со мной шутки. В лесу такое случается. Поэтому я ничего не сказал, но теперь я знаю, что не ошибся, доктор. Я уверен.
— И первый раз это было?..
— Первый раз я услышал это вчера утром. Ночью во время дежурства было тихо, а потом сегодня снова, несколько раз.
— Ийинивоки?
Хок пожал плечами. Облизнул губы.
— Что-то. Думаю, это мог быть волк, но не медведь, не такой большой. Что-то… странное.
— Если Ларуз — дело рук людей Фиддлера… — начал Уортроп.
— Тогда это мог быть тот, кто освежевал Ларуза, — закончил Хок, кивая. Его язык снова облизнул растрескавшиеся губы. — Я подумал, что вы должны об этом знать.