Проклятие Че Гевары
Шрифт:
Он снова подался вперед, и ты увидел вдруг совершенно другое лицо. Покрытый испариной лоб и испуг в заблестевших, забегавших по сторонам глазах. Голос его задрожал и перешел на шепот.
– Раз уж мы вспомнили… Ведь Че… Он ведь тоже так считал. Я говорил с ним тогда… За несколько часов до автоматной очереди, выпущенной дураком Тераном.
– То есть, вы хотите сказать, что Гевара не верил в исход затеянной им герильи? – откликнулся ты. Излишне запальчиво откликнулся. Спокойнее, Альдо, держи себя в руках, не дай господину послу себя раскусить. Хотя тот ведет себя не менее странно. Такое впечатление, что у него сейчас начнется приступ малярии.
– «Не верил»… «Исход»… –
Ты молчишь, остолбенело глядя на его покрытое потом лицо, на его дрожащие руки. Но он словно ничего не замечает.
– Он отказался… – уже почти бормочет полковник и вдруг добавляет, с необъяснимой досадой обманутого:
– А ведь он всё рассчитал. Не зря он так любил шахматы… Он всё рассчитал… В такой дальновидности есть, конечно же, своя прелесть. Этакое, знаете ли, до глубины души трогающее сопливых потомков прозрение. Но есть и огромнейший минус: всякого рода пророчество усыпляет инициативу накоротке, не позволяет адекватно оценивать текущую ситуацию, и как следствие, живо реагировать на спасительные соломинки, протягиваемые насущным бытием. Проигрыш… Так и случилось с Геварой…
– Вы считаете, что он проиграл?
– А вы нет? Проигрыш… Вот в чем самый досадный недостаток долговременного расчета. Если, к несчастью, ты в это уверовал, как в «Отче наш»… Всё, пиши пропало. Остается лишь умывать руки…
Тут полковник, точно опомнившись, откинулся на спинку кресла. Несколько секунд он сидел неподвижно, точно пытался взять себя в руки, потом достал из нагрудного кармана пиджака батистовый платок, шумно и тяжело выдохнул.
– Никогда, молодой человек, не загадывайте на будущее. Живите настоящим, и оно вас не подведёт… А теперь мы беседу закончим, – голос его вновь звякнул металлом, и ты уже мысленно распрощался с надеждой увидеться вновь.
– На сегодня хватит, – произнес посол, вытирая лицо платком, распространившим по кабинету аромат дорогого одеколона. – Продолжим завтра, в это же время. Прощайте…
Лента новостей. По сообщению агентства
Reuter. Киншаса. 08.00. 18.05. 1997
15 мая военные формирования оппозиционного Альянса демократических сил за освобождение Конго/Заира, возглавляемого Лораном Дезире Кабилой, при поддержке вооруженных сил Руанды вошли в столицу Заира Киншасу. За несколько дней до этого президент страны Мобуту Сесе Секо спешно покинул столицу и бежал из страны.
17 мая 1997 года в Киншасе состоялась инаугурация президента Кабилы, а стране было возвращено название, которое она получила в момент провозглашения независимости – Демократическая республика Конго. Возвращение Лорана Дезире Кабилы в политику и взятие власти в самой крупной стране континента эксперты по региональным проблемам называют «воистину чудесным». В начале 60-х этот политик входил в число сторонников первого премьера страны Патриса Лумумбы, насильственно свергнутого и убитого ставленниками бывших бельгийских колониальных властей, в число которых входил и Мобуту. Кабила был членом альтернативного правительства последователей Лумумбы и координировал вооруженную борьбу на востоке страны. В этот период он познакомился с легендарным революционером Эрнесто Че Геварой. Че Гевара вместе с отрядами Кабилы около года воевал против белых наемников на берегах озера Танганьика. Он считал Кабилу единственным истинным революционером в Заире. Не добившись военного успеха, Че Гевара оставил Конго ради участия в своей печально знаменитой боливийской эпопее. Более тридцати лет Лоран Кабила пребывал в полнейшем забвении, контролируя лишь безлюдный участок в глубине джунглей. Внезапное возвращение Кабилы в большую политику и триумфальное шествие к власти аналитики считают началом новой волны «революционного повстанчества» на континенте. Как видно, Че Гевара не ошибся в своей оценке заирского лидера.
Ульрика
Грудь поднимается и опадает, как тяжелый морской вал и на нижней точке этой амплитуды проступают настойчивые толчки сердечной мышцы. Ты пытаешься отдышаться, но воздуха, затхлого воздуха, которым заполнен дешевый номер парижского отеля, по-прежнему не хватает. А рядом лежит она, на животе. Она, в голос рычавшая еще несколько секунд назад, теперь расслабленно-неподвижна, как большая сытая кошка.
Пума или самка ягуара, проглотившая ягненка. Её веки блаженно закрыты, лицо неподвижно, как маска, а указательный и большой пальцы её изящных рук зажали в изящные тиски перекладинки нательного крестика. Ещё вот только он танцевал на цепочке между её грудей, то и дело ударяясь в твоё лицо.
Руки особенно выдают в ней породу. Совсем не такие у Флоры – чуть припухлые, грубоватые ладони домохозяйки. И эта граница, где встречались шоколадная тень тыльной стороны и свет мягких подушечек внутренней… Она так умиляла тебя, когда ты брал её безропотную и доверчивую кисть в свои ладони и целовал её в эти подушечки, приговаривая: «Моя мулаточка». Каким внутренним светом расцветали бездонные карие глаза Флоры…
Веки Ульрики дрогнули, но так и не отворили своих изумрудных тайников. Она потянулась всё с той же, грацией пресытившейся хищницы. Словно прочитав его мысли, отпустила свой крестик. Мраморная белизна потянулась к нему и пальцы – утонченное орудие пианистки – полновластно расправились на ходившей вверх и вниз груди. Словно белый спрут, всплывший на поверхность из пучин океана.
– Запыхался? – голос её прозвучал отчетливо, без намека на то, что ей нужно отдышаться. И почти без романтики.
– Тебе надо заняться своей физической подготовкой. Бегай по утрам. Хотя бы пресс, отжимания…
Романтикой, как выяснилось, вовсе не пахло. Она давала ему инструкции. Понемногу дыхание приходит в порядок.
– Ульрика, есть способ получше. Мы просто будем заниматься этим чаще…
Попытка отшутиться не увенчалась успехом. Нет, ей, действительно, не до шуток.
– Как ты думаешь с такой утомляемостью преодолевать маршевый переход по сельве, да ещё в полной боевой выкладке?
Ульрика привстала на локте с таким неподвижным взглядом, что ты невольно отводишь глаза.
– А разве мы уже выступаем? И где намечаются наши партизанские действия? В Булонском лесу или в Люксембургском саду? – бормочешь ты, беря со своей груди длинную белизну ладони и пытаясь её поцеловать.
Она выдергивает руку из твоих ладоней, недовольно фыркнув, поднимает своё сильное, без единой жиринки, тело – тело олимпийской чемпионки, и стремительно направляется в ванную. Ты, на миг забыв обо всём, следишь, как изгибы струящихся линий, сотканных в формы, преодолевают прогалины света и тени, веером вытянувшиеся из полузашторенного окна комнаты.