Проклятие Черного Аспида
Шрифт:
Видать, в темноте глаза его вспыхнули огнем золотым драконьим, а она вскрикнула и обернулась, но заметить не успела. Не суждено смертным взглядом движения детей Чернобога отследить. Князь затаился в листве, и взгляд оторвать не в силах. По телу волнами перекатывается неведомое доселе вожделение, и искры под кожей вспыхивают, как ядовитые укусы, заставляя подрагивать. Жадно образ ее пожирает, чеканкой выжигает в памяти, как кузнецы навские печать царскую жгут на золоте или на железе, так и она у него внутри оттиском кровавым осталась. И больше не было ему покоя ни днем, ни ночью. В Навь вернулся сам не свой. Девок задрал с дюжину, а голод утолить не мог, Врож только и успевал могильникам знак давать, чтоб прибрались за господином, и головой качать да причитать, а то и
Ниян тогда в Явь повадился через одну луну "подниматься". Под ворчание оруженосца, что зачастил, и заметят его дозорные и донесут, куда не надобно. А он за ней следил. Неотступно по пятам ходил. За деревьями прятался, за стенами домов, с тенями сливался и прохожими на улице. Скользил по телу ее взглядом голодным и жадно пожирал каждую черту лица, жест, наклон головы. Иногда псы его чуяли и рычать начинали, но едва в глаза звериные смотрели, тут же хвосты поджимали и назад пятились. Да. Он царь всех тварей на земле. Точнее, его зверь, которого за версту чуяли.
А человечка словно ощущала его присутствие, оборачивалась, в испуге от воды шарахалась, если тень его позади себя замечала. Крестилась и богу своему молилась. Смешная. Забавная. На колени станет, руки сложит и шепчет что-то. Часами мог неподвижно наблюдать за ней, сливаясь с корой дерева и с листвой, теряя черты человеческие. Как-то дождь проливной лил, а он за ней шел, как обычно. Маршрут ее давно выучил. А она вдруг остановилась резко, наклонилась, что-то в кустах высматривая, а потом руку протянула, и Ниян оторопел от того, что увидел — зверька мягкого пушистого. С собой его унесла. Ворковала над ним весь вечер, молоком поила. Гладила. Не видела, как глаза змеиные желтые от окна к окну за ней следуют. Ему вдруг зверьком этим сделаться захотелось, чтоб пальцы ее касались так же нежно его волос. На утро зверька железная повозка задавила.
И его волной ее отчаяния окатило, как разрядом десяти тысяч молний, а от слез и всхлипываний в груди запрыгало, затрепетало, забилось о ребра сердце, мучительно в камень сжимаясь. Человечка в дом побежала, а он возле зверька оказался, руку протянул и пальцами по тельцу бездыханному провел, протягивая нить золотую, тающую в воздухе вместе с искринками россыпью — жизнь еще одну подарил. Закон Нави нарушил. Зверек ушами зашевелил, и тут она выбежала с полотенцем, на колени упала и смеется, и плачет, зверька к лицу прижимает и целует. Ниян тогда впервые за много лет улыбался… потому что она улыбалась. Но потом вдруг подскочила, по сторонам оглядываясь, а зверек зашипел, на Нияна разумеется — ожил паршивец. Девчонка в дом свой, на коробку похожий, вернулась и двери на все замки позакрывала.
Имя он ей дал со временем. Ждана. Каждой встречи с ней ждал, словно анчутками*1 одержимый.
И от ярости крушил все и сжигал от понимания — не быть ему с ней. Не умеет Аспид с девками, не такой он. Его монстр слишком алчен до крови, не сидит внутри, а чуть что — наружу рвется и после себя куски мяса оставляет. А человечку куском мяса видеть не мог. Хотел такую. Живую. С глазами ярко-зелеными и кожей молочно-белой полупрозрачной с тоненькими венками, щеками с розовым румянцем и невесомым облаком золотых волос, с крошечными тонкими пальцами и пухлыми по-детски губами цвета ягод лесных. И этот запах колдовской кружил ему голову и сводил с ума. Он сам не знал, что это такое с ним, не знал и злился каждый раз, как из Яви домой приходил. Дракона на волю выпускал и летал в поднебесье иногда под сполохами молний и под градом ледяным, чтобы избавиться от морока и от сучки смертной, стереть лицо ее из памяти и голос, который паутиной мозг ему и сердце затягивал и сдавливал с силой адской.
Пелагея — ведьма старая, царской династии испокон веков род ее предан, неладное первая узрела и голову ему заморочила, что может он смертную к себе забрать, стоит лишь кольцо ей обручальное надеть. Снять не сможет его никогда человечка, только с пальцем рубить надо, или сам князь кольцо забрать властен. Ниян тогда к бесам послал полоумную старуху и в поселении себе невольниц перевертышей взял — выносливые они и выживают иногда. Черта с два выжили. По утру долго от тел изуродованных назад пятился и лицо окровавленными руками тер. Забыть девку попытался, на вылазку отправился в Межземелье — Мракомирских искать и головы им рубить, и как кочаны капусты на копья вдоль дороги сажать приграничной… но ненадолго его хватило. По ночам смех ее слышал и голос проклятый, глаза и ресницы пушистые мерещились, брови коричневые тонкие и носик крошечный. Пошел-таки к кузнецу.
Выковал ему кузнец перстень с глазом драконьим нияновским один в один — под стеклом магма оранжевая пенится и беснуется, как и у него в зрачках, когда на человечку смотрит.
Взяла перстень ЕГО Ждана и на палец надела. Он от ликования рык на всю Навь издал такой, что деревья повалились и листва осыпалась посреди лета. Не принадлежала с момента того больше миру людей. Оставалось весны дождаться и забрать ее после невест Вийевских. И он ждал. Холодел и горел одновременно от одной мысли, что ему принадлежать будет. Себе возьмет. Но не взял… с его-то счастьем, оно как всегда куда-то мимо пролетело да в братские руки утекло. Никогда не был зол на Вийя Ниян. Никогда не ревновал и не злился тому, что судьбы у них настолько разные, несмотря на то что оба сыновья Чернобога. Но пришло время, когда обожгло все тело изнутри кислотой огненной смертельной, когда летал между лодками, выбирая одну из невест, и голос ее услышал. Он бы его узнал, даже если бы марь на него ведьминскую напустили, и он оглох.
Подхватил лапами человечку и изнывал от едкого желания разжать когти и выпустить ее в Наводь, чтоб не слышать и не видеть никогда. Пусть вода сомкнется над ней и унесет тело на дно, и в илу схоронит, пусть юды ее сожрут. А он части тела выловит и сам закопает. Но не смог.
И вот стоит она перед ним, трепещет и дрожит, смотрит с ненавистью и ужасом, и запахом своим с ума сводит, а его трясет от ее близости и от глаз русалочьих цвета водорослей морских. Кожа бледная, едва солнцем подрумяненная и эти губы, от которых голову кружит и в горле дерет, как от жажды смертельной. Вблизи лицо ее впервые увидел, когда краска смазалась, и пожирал взглядом его диким алчно, жадно до рези в глазах. Красота у нее ослепительней солнца и ярче всполоха молний. Много он повидал их… не счесть сколько. Но только на этой его заклинило и не отпускало.
Князю до боли хотелось коснуться ее рта своим ртом, тереться о него своими губами и языком толкаться в горячую мякоть, биться о ее язык. Отобрать аромат ее дыхания и пропитаться им самому насквозь. Но перед глазами вдруг возникали ошметки тел каждой, к кому прикасался, и едким разочарованием ошпаривало с ног до головы, а вместе с ним и пониманием, что его Ждана Вийю достанется. Что чужой суженой он на палец кольцо надел и про метку не подозревал.
Идиот несчастный каким-то злом проклятый или опутанный чарами ведьмы смертной. Ведь определенно с ней не так что-то, иначе откуда запах этот вожделенно сладкий? Он хотел ее. Невыносимо и бешено, как зверь жаждет крови или боли своих жертв, так сам Князь жаждал девку эту. И сам не знал, как эта жажда называется и как утолить ее, чтоб источник не иссяк, не пересох или не сломался. А еще до дрожи отдавать Вию не хотелось, до ломоты в костях и сжатых до хруста челюстях.
Бежать ей дал, чтоб наедине насмотреться и запахом ее надышаться подальше от глаз чужих. Дура прямо к обрыву побежала, леса живого испугалась, а тот ее на верную смерть погнал, чтоб душу себе заполучить и в кронах деревьев спрятать. Едва Нияна почуял, тут же ветки-лапы замерли и корни шелестеть перестали. И правильно сделали, не то сожжет дотла каждую древь, что дернуться посмеет. Как же невыносимо забрать ее захотелось себе. Сейчас же. Унести подальше и спрятать.
Дерзкая, своевольная и в глазах столько ужаса и ненависти, что ему окунуть ее надобно было и под водой подольше подержать, чтоб спесь сбить. А когда вытащил и личико совсем рядом увидел, в зелень колдовскую ее взгляда погрузился — пошевелиться не мог. Схлестнулось золото с изумрудами, сплелось в диковинный узор ненависти и жажды звериной.