Проклятие древних жилищ(Романы, рассказы)
Шрифт:
Я чувствовал, что Джеллевин так рассуждал, пытаясь успокоить самого себя, словно хотел объяснить миру, который нас окружал, свой умственный подход, свою природную суть, веря, что таким образом сможет победить некий ужас, надвигающийся на нас из черной дали горизонта.
— Как будем действовать? — спросил я, почти отказываясь от своей власти.
— Развернемся левым бортом, — сказал он. — Ветер, похоже, мне кажется ровным.
— А каким курсом?
— Не важно. Просто пойдем по прямой. Возьмем несколько парусов на риф, если налетит ветер, который пока не предвидится.
— Для
— Ба! — махнул рукой Джеллевин. — Быть может, это будет лучший выход для нас.
Он не мог выразиться лучше. Если замеченная опасность укрепляет власть капитана, то неизвестность сближает его с экипажем. В этот вечер рубка была пуста. Все собрались в моей каюте. Джеллевин подарил нам из своих собственных запасов два бочонка превосходного рома, из которого изготовили сказочный пунш. Тьюрнип, будучи в чудесном настроении, начал бесконечную историю о двух кошках, одной юной даме и о вилле в Ипсвиче, и в этой истории Тьюрнип играл главную роль. Стевенс изготовил фантастические сэндвичи из галет и говяжьей тушенки. Тяжелый табачный дым окружил туманным облаком керосиновую лампу, подвешенную к потолку. Атмосфера была приятной и привычной. Пунш разогрел всех, и я вскоре стал улыбаться, вспоминая сказочки, поведанные мне Джеллевином.
Уолкер унес полагающуюся ему порцию пунша в термосе, захватил с собой фонарь, пожелал всем доброй ночи и отправился на вахту. Настенные часы долго отбивали девять часов. Усилившееся покачивание судна свидетельствовало, что море разыгралось.
— У нас стоит мало парусов, — сказал Джеллевин.
Я молча кивнул.
Голос Тьюрнипа звучал монотонно. Он обращался к Стевенсу, который дробил галеты своими мощными челюстями. Я осушил свой стакан и подставил его Фрайару Такку, чтобы вновь наполнить его, как вдруг увидел замешательство на его лице. Его рука сжала руку Джеллевина. Оба они, казалось, прислушиваются к чему-то.
— Что такое… — начал я.
И в то же мгновение над нашими головами прозвучало громогласное проклятие, затем топот бегущих босых ног в сторону рубки, потом леденящий душу крик. Мы в ужасе переглянулись. Пронзительный призыв, что-то вроде тирольской песни послышалось далеко в море. Мы в едином порыве бросились на палубу, толкая друг друга в полной темноте. На палубе было все спокойно, паруса ровно гудели. Рядом с рулем ярко горел фонарь, освещая приземистую форму забытого термоса. Но у руля больше никого не было.
— Уолкер! Уолкер! Уолкер! — в испуге закричали мы.
Издали, с затянутого ватным ночным туманом моря, опять донеслась тирольская песня.
Великая безмолвная ночь поглотила беднягу Уолкера.
Зловещая заря, фиолетовая, как быстрый вечер тропических саванн, сменила смертоносную ночь. Люди, отупевшие от тоскливой бессонницы, разглядывали бурые волны. Форштевень рассекал пенистые барашки. В квадратном парусном вооружении образовалась большая дыра. Стевенс полез в парусный трюм, чтобы найти запасной парус. Фрайар Такк достал перчатку
— Зачем… зачем?
Тьюрнип без всякого приказа залез на грот-мачту. Я машинально следил за ним, пока он не залез на верхний рей, потом паруса скрыли его от меня. Вдруг мы услышали его дикий крик:
— Скорее! Лезьте, на мачте кто-то есть!
Послышался шум отчаянной борьбы на высоте, вопль агонизирующего человека, и в то же мгновение, как и тогда, когда мы видели падение пиратов Враса со скалы, тело быстро закувыркалось в воздухе и упало далеко в море.
— Проклятие! — взревел Джеллевин и полез на мачту. За ним бросился Фрайар Такк.
Мы со Стевенсом бросились к единственной йоле. Мощные руки фламандца быстро спустили ее на воду, но мы застыли от удивления и ужаса. Что-то серое, блестящее и непонятное, вроде червя, обняло йолу, порвало цепи. Неведомая сила накренила шхуну на правый борт, пенистая волна обрушилась на палубу и ринулась в открытый люк парусного трюма. Маленькое спасательное средство поглотила бездна. С мачты спустились Джеллевин и Фрайар Такк. Они никого не видели. Джеллевин схватил тряпку и лихорадочно вытер руки. Паруса и такелаж были вымазаны свежей кровью. Надломленным голосом я прочитал несколько поминальных молитв, мешая святые слова с проклятиями в адрес океана и его тайны.
Мы вышли на палубу в очень поздний час. Мы с Джеллевином решили провести вместе всю ночь у руля. Думаю, что в какой-то момент я расплакался, а мой компаньон дружески похлопал меня по плечу. Постепенно я успокоился и закурил трубку. Говорить нам было не о чем. Джеллевин, похоже, задремал, стоя у руля. А я стоял, устремив взгляд в темноту. И вдруг застыл, потрясенный невероятной сценой. Я наклонился над леером правого борта и резко выпрямился, приглушенно вскрикнув.
— Джеллевин, вы видели или у меня видения?
— Нет, сэр, — ответил он, — вы действительно видели, но ради Иисуса Христа ничего не говорите другим. Их головы и так на грани сумасшествия.
Мне пришлось пересилить себя, чтобы вновь подойти к борту. Джеллевин встал рядом. Глубины моря буквально пылали: загорелось обширное кровавое пятно, сместившееся под шхуну. Свет скользил под килем и подсвечивал снизу паруса и такелаж. Нам казалось, что мы плывем на корабле из спектакля какого-то театра на Друри-Лейн, невидимая рампа которого состояла из бегущих бенгальских огней.
— Фосфоресценция? — неуверенно произнес я.
— Лучше смотрите, — выдохнул Джеллевин.
Вода стала прозрачной, как стеклянный шар. Мы увидели в бездне моря массивные формы невероятных размеров: замки с гигантскими башнями, чудовищные купола, прямые улицы с поражающими разум зданиями. Нам казалось, что мы пролетаем на фантастической высоте над городом с кипучей жизнью.
— Там что-то движется, — тоскливо прошептал я.
— Да, — прошелестел ответ моего компаньона.
Внизу шевелилась аморфная толпа, существа неопределенной формы, занятые непонятной работой, лихорадочной и адской.