Проклятие итальянского браслета
Шрифт:
– Мы только с драгметаллами работаем, – еще более тягуче сказал чернявый. – Я даже не знаю, кто за эту работу возьмется.
– А тот, другой мастер брался! – упрямо сказала Алёна.
– Да нет тут никакого другого мастера, что вы мне голову морочите! – рассердился чернявый, но все же руку протянул и взял из рук Алёны браслет. – Ладно, дайте-ка погляжу…
Он снова вставил лупу в глаз и принялся вертеть и оглядывать браслет.
– Где, говорите, вставка была?
– Вот здесь, здесь! – снова ткнула ноготком Алёна между овалом с жемчужинками и овалом со стразами.
– Э-э… – протянул мастер и вернул браслет. – Вы, девушка,
– Э-э… – невольно процитировала его изумленная Алёна, – да нет, не может быть, ну, конечно, может… вдруг я перепутала петельки, вдруг не между этими вставка была… посмотрите, ради бога, на другие, а?
– Да уж посмотрел, – скучным голосом сказал мастер, возвращая браслет. Он говорил так медленно, словно солому жевал – совершенно по пословице. – Фабричную работу сразу видно, никто тут ничего не вставлял и не впаивал. Может, вам другой браслет ремонтировали? Может, вы не петельки, а браслеты перепутали?
Нет слов, гениальная рассеянность была пожизненной спутницей Алёны Дмитриевой, которая вечно что-то путала и забывала. И она малодушно подумала: «А может, и впрямь…» Но приступ самоуничижения длился только миг. Все же браслеты – не колготки в сеточку, их так просто не перепутаешь. Такой браслет у Алёны был всего один! И ей хотелось думать, что он вообще уникален!
– А может, я мастерские перепутала? – ехидно спросила она. – В самом деле, неделю назад здесь был другой приемщик, а вы меня убеждаете, что вы единственный и неповторимый.
– Я тут всего пять дней работаю, – угрюмо промямлил чернявый. – И никакого другого приемщика здесь больше нет!
– Но где тот, что работал до вас?! – чуть не закричала Алёна. – Где он теперь? Скажите, бога ради!
– Чего не знаю, того не знаю! – развел руками чернявый. – Меня взяли на вакантное место. Все? Больше вопросов не имеете?
– Не имею, – буркнула Алёна и вышла вон.
Ее так трясло от злости, что она некоторое время даже не отдавала себе отчета в том, куда идет. И длилось это состояние минут десять, пока Алёна внезапно не обнаружила себя стоящей перед дверью… ювелирной мастерской.
Нет, не той же самой, а другой, находящейся на улице – вы не поверите! – Пискунова, названной так по имени революционера-террориста Пискунова Александра Ивановича. Ну вот такой это город Нижний Горький, в красных пятнах тут и там…
Чувство юмора было одним из определяющих качеств Алёниной натуры. Поэтому она только засмеялась совпадению и, все еще улыбаясь, вошла в мастерскую.
Через пять минут она вышла оттуда уже без намека на улыбку.
Ну, само собой, мастер отказался взять браслет в работу, потому что и здесь работали только с золотом. А еще он сказал, что никаких следов постороннего вмешательства он не обнаружил. Потому что его не было: все петли и колечки запаяны фабричным способом.
Хотите верьте, хотите нет.
Дела давно минувших дней
Не единожды слыхивал расхожее мнение, будто в последние минуты перед смертью вся жизнь человека проходит перед его глазами. Насчет минут не уверен… полагаю, до смерти мне остаются еще многие часы, может быть, дни. Что раньше убьет меня, голод или жажда? Нет, не стану о сем думать. Лучше пусть перед глазами пройдет жизнь… я могу писать, пока не кончится тетрадь и пока не испишется карандаш. На счастье, у меня в кармане перочинный нож – есть, чем очинить, когда он затупится. Вдруг пришло в голову: а ведь этим ножом я смогу прекратить свои мучения, когда они станут невыносимы. Если вскрыть жилы, моя смерть будет более скорой и легкой, чем от голода и жажды…
Господи, прости мне, грешному, мысли сии… Господи, никогда не думал я, что стану размышлять о таких вещах… Но если мы и в самом деле все в руце Твоей, Ты ведаешь, что Сам подвел меня к этим мыслям… так отведи меня от сих посылов, ибо они претят мне. Смилуйся надо мной и утешь меня… утешь хотя бы воспоминанием о днях, когда я был еще молод и несведущ в тех пропастях, кои Ты уготовил мне!..
Ну что ж – вспоминать так вспоминать! О чем же? С его начать?
Как и положено – с самого начала.
Детство мое прошло в Петербурге. Мне всегда казалось, что с тех пор и назначено было мне сделаться актером. Стрекот швейной машинки и запах краски сопровождают непременно всякое представление о прошлом. Моя мать с утра до вечера сидела за машинкой и шила платья для одной из лавок Гостиного двора. Отец писал иконы и продавал на базаре. Ах, как потом вспоминал я эти звуки и запахи, когда начало вокруг меня вершиться театральное действо! Но тогда, само собой, я и не думал ни о каком театре – гонял себе по улицам, лазил на заборы и деревья, бил из чистого озорства витрины да фонари, успевая улепетывать от городовых. Потом отдали меня учиться в частную школу, да вот беда – прилежание к наукам не было моей стезей. Выгнали меня, и прошло немалое время, прежде чем родители снова пинками да тычками определили меня в ученики, на сей раз типографские. Но и там дело не заладилось. Уж не знаю, кем бы я стал в жизни, кабы не привели меня однажды приятели в Александринский театр. Само собой, пошли мы в раек, иначе говоря – на галерку, однако время до начала действия я провел, перегнувшись через перила и разглядывая ярусы бельэтажа, бенуара и партер. В райке толпились студенты в своих тужурках да курсистки в скромных платьях, по большей части темно-синих или коричневых. А внизу сияли драгоценные камни в уборах дам, переливался шелк и атлас, мраморно белели обнаженные плечи. Их кавалеры тоже сияли черным атласом фраков или сверкали эполетами.
Заиграли какую-то музыку. Тогда в столице была такая манера – даже в драматическом театре «для съезда» перед началом представления играли что-нибудь из модных оперетт, совершенно никакого отношения к действию не имеющее. В антрактах тоже частенько звучало нечто подобное.
Ну что ж, в этом был смысл, потому что меж знатной публики «шикарным» считалось опаздывать в театр. И во время этой, с позволения сказать, увертюры то и дело хлопали двери и в партере и ложах появлялись новые зрители. Гвардейцы громко звенели шпорами – надо думать, все для того же шику.
Но вот наконец занавес раздвинулся – и я забыл обо всем на свете. В тот вечер давали «Гамлета»…
С тех пор я сделался завсегдатаем Александринки. Чаще двух раз в неделю бывать там не приходилось, но каждый вечер был чудесен. Я не видел ни грубо размалеванных кулис, ни убожества декораций, которые по большей части кочевали из пьесы в пьесу, ни примитивных мизансцен (актеры, как правило, сидели или бесцельно бродили по сцене). Главное, что они играли великолепно – театр дрожал от аплодисментов. Странно ли, что я только и мечтал, как бы стать актером?