Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя
Шрифт:
Не только смерть.
Кто-то из Басмановых должен кровью своей смыть грех предательства. Господь даст понять, кто будет убит, знака ждать следует.
Но — не только смерть!
Очищение.
Молитвой, видимо, но не простой.
И к кому обратиться за помощью? Не к своим ли священникам, послушным, готовым забыть о Боге ради царёвых милостей? Осуждавших Филиппа, расхваливавших Пимена и переменивших мнение на иное, как только так поступал царь. Фарисеи они перед Господом, не полетит их молитва на небеса.
Но
Радостная улыбка озарила лицо принявшего решение царя, и Иван Васильевич с усердием возобновил молитву, откладывая поклоны перед образами.
Не замечая, как вытекла слеза из глаза нарисованного на иконе архангела Михаила.
Или жарко было в часовне, и просто капля воды оставила недолгий след на образе предводителя небесного воинства?
Запах.
Свечение.
Образ.
Всё убрать!
Демон Риммон принял свой привычный облик.
Злое начало лживо. Обман — одно из оружий нечистого.
И правду ведь, на удивление, говорил демон русскому царю. Да, дал Господь человеку право и возможность выбора.
Всю жизнь перед каждым из нас — две дороги.
На какую из дорог ступит царь Иван?
— Сам себе судьёй будешь, — повторил царь, глядя на Фёдора Басманова.
— Решайся, нож у тебя в руке!
Это сказал Басманов-старший, Алексей, тоже поднявшийся с колен, смотрящий по-прежнему не на сына, но на царя. Ему бы дать нож — не задумываясь, ринулся бы на государя, постарался, пока не остановят острия опричных посохов, пустить кровь потомку князя Рюрика.
И Фёдор Басманов ударил. Опытно, привычно: не одну жизнь отнял раньше по царскому повелению.
Его отец неуклюже, мешком, свалился под ноги онемевших опричников.
Елисей Бомелий, не обращая внимания на то, что кровь убитого залила носы иноземного кроя башмаков, раскрыл толстую рукописную книгу, что держал в руках, заговорил быстро и непонятно.
Царь Иван разобрал знакомые слова, понял, что Бомелий говорит на латыни.
Что взять с католика! Молится, как учили.
Иван Васильевич расслышал pater noster, столь же привычный за границей, как у нас — Отче наш.
Лукавый, продолжаешь оправдывать данное тебе прозвище, не так ли?
Не молятся на крови, заменившей святую воду.
Не молятся без креста — а на Бомелии распятия не замечалось.
Не говорят «Отче наш, бывший на небесах», сомневаясь в нынешнем существовании Господа.
Не обращаются с такими словами к убиенному, лежащему под вашими ногами:
— Агнец, которого служители Адонаи сделали символом чистоты, я приношу тебя в жертву Люциферу.
Господи, и как служить царю, сотворившему такое?!
— Господи, и как служить царю, сотворившему такое?!
Признаться, услышать русский говор в борделе, достаточно далеко отстоявшем от портового района, Андрей Молчан не ожидал.
Утомив Анарду ласками и чувствуя приятную истому в собственном теле, Молчан решил спуститься вниз, раздобыть у Благочестивой Марты вина и немного еды.
И нате вам — за угловым столом, в окружении пары субъектов разбойного вида, видимо, прилипших тут же, в таверне, в поисках дармового угощения от пьяного иноземца, сидел московит. По красному кафтану судя — стрелецкого звания. Из русского посольства, как подумалось Андрею, что через три дня собиралось покинуть Англию.
Местные выпивохи, ничего не понимая в разглагольствованиях московита, согласно кивали головами. Один уже завладел ладонью Благочестивой Марты, щедро заказывая на всю компанию. За чужой счёт, конечно.
На поясе московита висел большой пухлый кошелёк. Срезать его — Боже избави, Марта в своём заведении за порядком следила строго. Да и вообще, грабить иностранца — дело ненадёжное, хорошо, если после поимки ограничатся отрубанием воровской ладони.
А угоститься за чужой счёт — и не преступление вовсе, не так ли, судари и сударыни?
— Каким людям на Москве головы посносили?! Канцлеру Висковатому да казначею Фуникову! Боярам да дьякам лучшим!
Вот новости!
Молчан прижался к стене, вслушиваясь в пьяную болтовню.
О новых казнях в Москве Андрей ещё не знал.
Серьёзные головы полетели, не иначе как новгородское дело продолжение получило.
— Брат у меня зарублен был на Поганой Луже, слышите, суки? Брат родной, старший! Защищал меня, когда в свайку играли с арбатскими... Не жить Ироду этому! Вернусь — зарежу! Как посольские поедут отчёт давать, так и зарежу!
Марта принесла огромный поднос. Стол перед и без того пьяным стрельцом оказался уставлен бутылками и кувшинами с напитками, тарелками и блюдами — мясо и овощи, судари мои, от запаха одного слюной изойти можно, Марта для хороших гостей расстаралась, оцените!
— Нехристи нерусские, — рыгнул стрелец, разливая по глиняным стаканам пенящийся эль. — А ну, пейте за упокой души невинно убиенных! Не чокаясь, свиньи, и без ора! Ненавижу... Всех ненавижу! Зарежу его, вернуться бы только... Государь, мать его!.. Убью!
Дальше можно было и не подслушивать.
Итак, посольский. Стрелец. Брат казнён в Москве, на Поганой Луже. У стрельца на правой щеке — след сабельного удара.
Примет достаточно, чтобы опознать и заковать в кандалы ещё здесь, в Англии, до отъезда.