Шрифт:
Секретная узница
Хотя уже наступила календарная весна, и солнце стало иногда пробиваться сквозь густые облака, слепя глаза мирян, но тепло ещё не пришло. Зима, предчувствуя свой близкий конец, лютовала с особым рвением, стремясь хоть на день остановить приход весны. И таких холодов в начале весны, казалось, ещё не бывало. По крайней мере, старики разводили руками силясь припомнить такую стужу.
В одной полуподвальной келье в далёком сибирском Введенском монастыре доживала свой век одна послушница. Очевидно, за свою непокорность и строптивый характер, она долгие годы была заточена в крохотной келье, куда в самый светлый день через маленькое оконце, затянутое бычьим
Но послушница, закалённая долгими годами заточения, почти не чувствовала холода. Её уже не волновало ни чего на этом свете. Она была готова предстать перед Создателем. И с трепетом ожидала этой минуты, нутром чувствуя свой близкий конец.
Это была ещё не старая женщина, хотя тяжёлые условия содержания превратили её в древнюю старуху. На высохшем от многолетнего недоедания теле выступили вены, кожа покрылась волдырями и отмершими чешуйками. На лице обострились скулы, выдавая её монгольское происхождение. Глаза, прежде озорные и весёлые, утратили всякую радужность, потухли, спрятавшись в глубоких глазницах. Нечёсаные волосы превратились в паклю и большими клоками падали на исхудавшие плечи.
Послушница уже почти совсем забыла своё имя. А когда то она была красивой и весёлой барышней и происходила из славного и богатого княжеского рода. Она была любимым ребёнком в семье. Всё её баловали, выполняли любое желание, чтобы девочка выросла счастливой и жизнерадостной. Казалось, что её будущее будет весьма блестящим. Знатное происхождение, богатства родителей, обеспечившей ей хорошее приданное, открывали для молодой и симпатичной барышни самые радужные перспективы. Она могла служить при императорском Дворе, легко добиться фрейлинского шифра, блистать на балах сводя с ума молодых и статных кавалеров. Потом влюбить в себя какого-нибудь блестящего гвардейского офицера, нарожать красивых детишек, заниматься хозяйством и тихо встреть с мужем старость, в окружении многочисленного любящего потомства.
Но по какой-то злой случайности всего этого не случилось. Почему так произошло, безымянная послушница уже почти не помнила. Годы заточения, годы полного забвения, немного замутили её сознание. А раньше она всё помнила. Помнила имена своих обидчиков, поэтому, несмотря на нечеловеческие лишения, столь долго прожила на свете, вытерпев всё жизненные невзгоды. Ненависть и чувство мести питали её хрупкий организм необходимыми жизненными силами. А жила она, вернее существовала, подвергаясь тяжелейшим лишениям, совсем не счастливо и никто, ни одна душа на всём белом свете не заступился за бедную девушку. Её прятали в различных монастырях, укрывая от дневного света в тёмных подземельях. Держали в колодках. Приковывали тяжёлой цепью к стене. Морили голодом и холодом. Унижали и избивали. Но каким-то чудом, не иначе проведением Господним, она продолжала влачить свою бренную жизнь. Не сошла с ума, не покончила с собой, не растерзала своих стражников. Стойко терпела все трудности и невзгоды. Но всему когда то наступает конец. Сейчас силы стремительно покидали её. Приближался её смертный час и это уже нисколько не страшило узницу. Наоборот она желала этого, как избавление от тяжкой жизни. Безропотно она вынесла все посланные ей испытания, ни сколько не виня Бога. Она знала, что Господь не причастен к её тяжкой судьбе, ибо только людское участие, или вернее безучастие, тому причина. Она радовалась приближающемуся концу и тихо испустила дух с улыбкой на устах.
Её бездыханное окоченевшее тело обнаружила молодая послушница Варвара, раз в сутки спускавшаяся в монастырское подземелье принося узнице воду и кусок чёрного хлеба. Варваре было строго запрещено разговаривать с заключённой и даже смотреть на неё. Поэтому
Арестантку извлекли из подвала, омыли, облекли в чистые одежды, уложили в наскоро сбитый деревянный ящик, отпели в монастырской церкви и похоронили на кладбище за монастырём, располагавшемся на высоком берегу быстрой речки.
Монастырский сторож, по распоряжению игуменьи, нанял в городке восьмерых мирян, и они выдолбили в промёрзшей земле неглубокую яму, в которую и опустили гроб с телом усопшей. Во время похорон, словно по волшебству, утих ветер, а из тяжёлых облаков, нависших над крышами домов, выглянуло солнышко, озарив своим светом всю округу.
– Знать, угодна она Господу Богу, – отметил церковный сторож.
– Прими Господь душу усопшей рабы твоей Прасковьи, – перекрестилась игуменья и знаком повелела закапывать могилу.
Мужики быстро засыпали яму перемешанной со снегом землёй, водрузив над небольшим могильным холмиком деревянный крест.
С наступлением лета, когда земля оттаяла, могилка осела, крест накренился, а затем в половодье, талая вода быстрым потоком унесла его неизвестно куда, надёжно скрыв место захоронения. За лето на этом месте выросла высокая трава, а вскоре расцвели и заблагоухали голубенькие колокольчики, приманивая трудолюбивых пчёл своим ароматом. Украсив собой это убогое местечко. Так и вовсе не стало могилки. Да и само имя секретной узницы, само её пребывание в монастыре, вскоре стёрлось из памяти монашек. Словно и не было такого человека вовсе.
А в это самое время, когда луговые колокольчики радовали взор своим божественным видом, стремясь немного украсить этот бренный мир, в далёком от Введенского монастыря Петербурге в своём огромном дворце в полном одиночестве умирал знатный вельможа, князь Борис Григорьевич Мамаев. Видный царский сановник, баловень судьбы, богач, повелитель многих тысяч крепостных крестьян, Борис Григорьевич умирал тяжело. Лёжа в холодной постели, он не имел сил позвать кого-либо из многочисленных слуг. Его трясло и лихорадило. Всё тело ныло, а кости выкручивало. Не привыкший к физической боли князь с трудом переносил своё болезненное состояние. Его конец уже был близок. Тело его не слушалось. Он уже обмочился и лежал в холодной луже. Будущая неизвестность страшила его. Он был не готов к предстоящим переменам.
Борис Григорьевич желал позвать камердинера, но не имел сил, дотянутся до шнура с колокольчиком. Так и лежал он один, дожидаясь конца без причастия. Ни кто не пришёл поддержать его в последнюю минуту. Не было с ним ни одного близкого человека. Его супруга уже давно оставила его и доживала свой век за границей. Его многочисленные дети, не дожив до двадцати одного года, умерли один за другим. А оставшийся в живых единственный сын, блистал при царском дворе, занятый собственной карьерой, совершенно забыв о родителе, с нетерпением дожидаясь, когда он сможет унаследовать все семейные богатства.
Старый князья Мамаев в полной мере осознал, что перед лицом смерти он одинок, бессилен и ни кому не нужен. От этого князя охватил ужас, отпечатавшись страшной гримасой на его лице.
– Вот и подействовало твоё проклятие Прасковья, не уж то это твоя кара, – с трудом прохрипел князь.
Он прослезился и испустил дух.
Таким страшным, с жуткой гримасой на лице, его и обнаружил камердинер Архип, многие годы состоявший при своём господине. Ранним утром, не дождавшись вызова хозяина, Архип на свой страх и риск потихоньку, крадучись, вошёл в княжескую спальню и обнаружил бездыханное тело своего повелителя.