Проклятие лорда Фаула
Шрифт:
Отсутствующий взгляд, казалось, даже не задевал его, словно его не было или глаза старика были незрячими; однако голос нищего был ясен и тверд:
— На тебе проклятие, сын мой.
Кавинант ответил, облизнув губы:
— Нет, старик. Это нормально — таковы уж люди. Пустышки.
И, словно ссылаясь на закон проказы, он добавил про себя:
«Тщетность — основная характеристика жизни».
Вслух же он продолжал:
— Такова жизнь. Просто я придаю меньшее значение всяким пустякам, чем большинство людей.
— Такой молодой — и уже такой несчастный!
Кавинант
— Пойдем со мной, старик, — сказал Кавинант. — Не мы сотворили мир.
Все, что нам остается, — это жить в нем. Все мы в одной лодке, так или иначе. — Разве не мы его сотворили?
Но, не дождавшись ответа, нищий снова принялся бормотать свой таинственный напев. Он удерживал за руку Кавинанта, пока в пении не наступила пауза. Тогда в его голосе появилось нечто новое — агрессивный тон, словно бы старик воспользовался неожиданной уязвимостью Кавинанта.
— Почему ты не покончил с собой?
В груди Кавинанта возникло такое чувство, словно на нее надавили, а сердце сжало спазмом. Голубые глаза излучали какую-то необъяснимую для него опасность. Его охватила тревога. Он хотел оторвать взгляд от старческого лица, провести процедуру ВНК, чтобы убедиться, что все в порядке, но не мог этого сделать: пустой взгляд удерживал его. Наконец он сказал:
— Это слишком легко.
На этот ответ не последовало возражений, но все же его тревога росла.
По принуждению воли старика он стоял над пропастью своего будущего и смотрел вниз, на зазубренные, алчущие угрозы — вечные муки мыслились и множились там. Он узнавал разные варианты смерти прокаженных. Но эта панорама придавала ему силы. Это было подобно пробному камню дружеских отношений в фантастической ситуации; и такое чувство снова опустило его на знакомую почву. Он ощутил в себе достаточно сил, чтобы отвернуться от собственного страха и сказать:
— Послушай, могу я для тебя что-нибудь сделать? Еда? Место для ночлега? Я могу поделиться с тобой всем, что у меня есть.
Глаза старика внезапно утратили свой опасный оттенок, словно Кавинант произнес какой-то решающий пароль.
— Ты и так уже дал мне чересчур много. Такие подарки я возвращаю тем, кто их жертвует.
Он протянул чашу Кавинанту.
— Возьми кольцо обратно. Будь праведным. Ты не должен сдаваться! Повелительный тон теперь исчез. Вместо него Кавинанту слышалась мягкая просьба. Он колебался, размышляя над тем, какое отношение может иметь к нему этот старик. Но надо было что-то ответить. Он взял кольцо и снова надел его на левую руку. Потом сказал:
— Все рано или поздно сдаются. Но я собираюсь выжить — и жить так долго, сколько смогу.
Старик весь как-то осел, покосился, словно только что переложил груз пророчества или заповеди на плечи Кавинанта. Голос его звучал теперь совсем слабо:
— Может быть, так оно и будет.
Не сказав больше ни слова, он повернулся и побрел прочь, опираясь на посох, будто изможденный пророк, уставший от предсказаний. Посох ударялся о тротуар со странным звуком, как если бы дерево было тверже асфальта. Кавинант смотрел вслед развевающемуся на ветру оранжево-коричневому плащу и разметавшимся волосам до тех пор, пока старик не повернул за угол и не скрылся из виду. Потом он встряхнулся и приступил к процедуре ВНК. Но взгляд его задержался на обручальном кольце. Оно едва держалось на пальце, словно вдруг стало очень велико ему.
«Проклятье! — подумал Томас. — На мой счет поступил вклад. Я должен что-то сделать, пока они не начали устраивать против меня на улицах баррикады».
Некоторое время он еще стоял на том же месте, пытаясь выработать план действий. Машинально он поднял взгляд вверх, к каменным головам, венчающим колонны здания суда. В глазах у них было равнодушие, а на губах — судорога отвращения, изогнувшая их в вечной угрозе, непреодолимой и навеки незавершенной. И они подсказали ему идею. Молча послав им проклятие, он снова пошел вдоль улицы. Он решил встретиться со своим юристом и потребовать, чтобы эта женщина, занимавшаяся его контрактами и финансовыми делами, нашла какое-то легальное средство против этой своеобразной черной благотворительности, которая отсекала его от города. «Пусть аннулируют оплату счетов, — думал он. — Они не имеют права оплачивать мои долги без моего на то согласия».
Контора юриста находилась в здании, стоящем возле пересечения двух основных улиц городка, и Кавинанту надо было перейти на другую сторону дороги. Вскоре он уже ждал зеленого света на перекрестке возле единственного в городе светофора. Он чувствовал, что надо спешить, действовать согласно тому, что он решил, прежде чем его отвращение к юристам и всему общественному механизму в целом убедит его в том, что эта решимость была глупостью. Он с трудом подавил в себе искушение перейти дорогу на красный свет.
Светофор долго не хотел менять свой сигнал, но вот наконец зажегся зеленый. Кавинант ступил на переход.
Не успел он сделать и трех шагов, как раздалась сирена. Из боковой улочки, мигая красными огнями, вылетела полицейская машина. На повороте из-за высокой скорости ее занесло в сторону, и она понеслась прямо на Кавинанта.
Он замер на месте, словно его вдруг стиснул невидимый кулак. Он хотел отскочить, но мог только стоять неподвижно, остановленный и удерживаемый на месте невидимой силой, и смотреть на морду несущегося на него автомобиля. На мгновение он услышал безумный скрип тормозов. Потом упал.
Падая, он смутно ощущал, что падение началось слишком рано, что его еще не сбило машиной. Но ничего не мог с собой поделать: он слишком боялся — боялся столкновения. После всех предосторожностей и самозащиты — покончить вот так! Потом в окружающем его городском пейзаже на заднем плане, за солнечным светом и сверкающими окнами магазина, возникла тяжелая тьма, и он услышал визг покрышек тормозящего автомобиля. Свет и дорога стали казаться не более чем рисунком на черном фоне, и теперь этот фон вспучивался, заполняя все вокруг, добрался до него и, поглотив, потащил его куда-то вниз. Тьма изливалась сквозь солнечный свет, словно лучи ночного мрака.