Проклятие победителя
Шрифт:
Их оставили для красоты. Видимо, семье Айрекса детские инструменты показались забавными. Над камином висела деревянная флейта. На дальней стене выстроились в ряд крошечные скрипки, каждая следующая больше предыдущей. Последняя из них была вдвое меньше взрослой скрипки.
Кестрель стала чаще сюда приходить. Однажды, узнав от Сарсин, что Арин вернулся, она пошла в его старые покои, погладила самую большую скрипку и осторожно ущипнула верхнюю струну. Раздался неприятный звук. Инструмент был совсем испорчен — как и все остальные. Неудивительно, ведь скрипки десять лет провисели без чехлов и с натянутыми струнами.
Где-то у входа в покои скрипнула половица. В комнату вошел Арин, и Кестрель поняла, что ждала его. Иначе зачем бы она приходила сюда так часто, почти каждый день? И, даже признав этот факт, все же оказалась не готова к его появлению.
Теперь он знает, что она трогала его вещи.
Кестрель опустила глаза и пробормотала:
— Прости.
— Все в порядке, — заверил он. — Я не против.
Он снял скрипку со стены и дал ее Кестрель.
— Ты помнишь, как играть? — спросила она.
Арин покачал головой.
— Нет, почти все забыл. У меня все равно никогда не получалось. Я больше любил петь. До войны я очень боялся лишиться этого дара, как часто случается с мальчиками. Когда ты мальчик, неважно, как ты поешь в девять лет. Ты знаешь, что в какой-то момент все изменится, и остается лишь надеяться, что твой новый голос тебе понравится. Мой начал ломаться через два года после войны. Поначалу это был просто жуткий скрип. Потом все наладилось, но я понятия не имел, что мне с ним делать. Я был благодарен богам за этот дар, но в то же время злился, что ему нет никакого применения. Ну а теперь… — Он пожал плечами, словно посмеиваясь над самим собой. — Теперь я порядком заржавел.
— Нет, — возразила Кестрель. — Неправда. У тебя красивый голос.
Он промолчал, но это была уютная тишина.
Кестрель сжала в руках скрипку. Она хотела задать Арину вопрос о том, что же все-таки произошло в ту ночь, когда на них напали, но никак не могла собраться с духом. Смерть его родных была, как сказал бы ее отец, «пустой тратой ресурсов». Валорианцы не щадили гэрранских солдат, но старались не допускать гибели мирного населения. Мертвеца к работе не приставишь.
— Что такое, Кестрель?
Она покачала головой и вернула скрипку на стену.
— Не бойся, спроси.
Кестрель вспомнила, как отказалась выслушать его тогда, стоя возле карты в ночь после бала. Ее снова охватил стыд.
— Можешь спрашивать что угодно.
Она никак не могла сформулировать вопрос, но наконец сказала:
— Как ты выжил во время атаки на город?
— Мои родители и сестра сражались. А я нет.
Извинения были ни к чему, ведь ими ничего не исправишь. Ее народ построил свою жизнь на чужом горе. Но Кестрель все-таки произнесла:
— Мне очень жаль.
— Ты не виновата.
Они направились к выходу из покоев. В последней комнате — приемной — Арин на секунду задержался, прежде чем открыть дверь. Пауза была едва заметной, но этого мгновения Кестрель хватило, чтобы понять: внешняя дверь светлее остальных не потому, что ее специально сделали из другого дерева. Она просто новая.
Кестрель взяла Арина за горячую и шероховатую руку. На ногтях еще оставался уголь, которым топили горн в кузнице. Его кожа покраснела от того, как часто и тщательно он пытался оттереть руки. Они переплели пальцы, а затем вместе вышли в коридор, оставляя за спиной призрак двери, которую десять лет назад выбили валорианские завоеватели.
После этого Кестрель чаще стала искать его общества под предлогом того, что она хочет научиться выполнять какие-то дела по дому, например чистить сапоги.
Теперь Арин все чаще оставался дома, а в походы за город отправлял помощников.
— Хотелось бы верить в то, что он понимает, что творит, — сказала как-то Сарсин.
— Он дает своим офицерам возможность себя показать, — пожала плечами Кестрель. — Проявляя доверие к своим людям, он помогает им развивать уверенность в себе. Это разумный ход.
Сарсин бросила на нее недовольный взгляд.
— Он просто передает своим помощникам часть полномочий, — добавила Кестрель.
— Он отлынивает. И тебе прекрасно известно почему.
Кестрель вроде бы обрадовалась этим словам, но тут же вспомнила обещание, данное Джесс. Как же не хотелось об этом думать!
Она так и не поблагодарила Арина за фортепиано, поэтому отправилась его искать и нашла в библиотеке, где он, сидя у огня, изучал карту. Поленья затрещали в камине, посыпался фонтан искр, а Кестрель вдруг снова вспомнила о своем обещании — именно потому, что так отчаянно пыталась о нем забыть.
Должно быть, именно поэтому вместо слов благодарности она вдруг ляпнула:
— Ты умеешь печь медовые полумесяцы?
— Я… — Он отложил карту. — Не хочу тебя расстраивать, Кестрель, но поваром я никогда не работал.
— Но ты ведь знаешь, как заваривать чай.
Он рассмеялся.
— Ты же понимаешь, что вскипятить воду может кто угодно?
— Ясно. — Кестрель повернулась к двери, чувствуя себя полной дурочкой. И что на нее нашло?
— Вообще-то да, — сказал вдруг Арин. — Да, я умею печь медовые полумесяцы.
— Правда?
— Э-э… Нет. Но можем попытаться.
Они отправились на кухню. Едва увидев Арина, слуги тут же вышли из комнаты, оставив их вдвоем. Откуда-то появилась мука, потом Арин нашел баночку меда в шкафу. Кестрель разбила яйцо и наконец-то поняла, зачем все это затеяла. Ей хотелось притвориться, что не было никакой войны, что нет победителей и проигравших, что она и дальше сможет жить вот так спокойно.
Полумесяцы вышли твердыми, как камень.
— Что-о ж, — протянул Арин, взяв один в руки. — Пожалуй, такими и убить можно.