Проклятие рода Лёвеншёльдов
Шрифт:
Тебе даже пришла в голову шальная мысль – уж не ты ли сама его сюда накликала? Так хотела поглядеть на избранника матери, так прониклась ее рассказами – и вот он. Любуйся, сколько влезет. Ты же прекрасно знала, что желания никакой плотской силы не имеют… а тогда откуда же он здесь взялся? Странно, странно… более чем странно.
Он не обращал на тебя никакого внимания. В конце лета обручился с этой задавакой Шарлоттой Лёвеншёльд и почти сразу уехал в Упсалу продолжать образование.
Вот и все, решила ты. Он исчез из твоей жизни навсегда и бесповоротно. Сколько ни мечтай, сколько ни желай, с этим покончено.
Но где там… Миновало пять лет,
Так что твои желания имеют немалую силу. Немалую – но ограниченную. Появиться-то появился, что да, то да, но по-прежнему не обращает на тебя никакого внимания. И по-прежнему обручен с Шарлоттой Лёвеншёльд.
Нет-нет, ты никогда не желала Шарлотте зла. И даже можешь поклясться на Библии – никогда не желала. Но иногда мечтала: вот бы Шарлотта влюбилась в кого-нибудь еще. Или богатый родственник пригласил ее в долгую заграничную поездку. Все что угодно, лишь бы каким-то безобидным и безболезненным способом разлучить ее с молодым Экенстедтом.
Ты жена церковного органиста. Прост почти всегда приглашает вас, когда собираются гости. И ты слышала дерзкое заявление Шарлотты – не пойдешь в преподаватели, выйду замуж за Шагерстрёма. Если сделает предложение – выйду.
После этого ты ночи напролет мечтала, чтобы Шагерстрём и в самом деле сделал Шарлотте предложение. Кто мешает мечтать – мечты все равно не сбываются.
Если бы желания людей имели хоть какую-то власть, на земле все было бы по-иному. Даже представить трудно! Все желают себе добра – само собой, никто себе зла не пожелает. Хотят избавиться от грехов, от болезней, от бедности. Да что там от болезней… не просто от болезней, даже смерти хотят избежать. Сбылись бы такие пожелания – и на земле не протолкнуться. Никто бы не умирал.
Нет, никакие желания силы не имеют. Как может желание одного человека изменить назначенный Господом порядок жизни?
Но в один прекрасный летний день жена органиста увидела в церкви Шагерстрёма. Мало того, обратила внимание, что он занял место с таким расчетом, чтобы посматривать на сидящую с пасторшей на семейной скамье Шарлотту Лёвеншёльд. Пусть она покажется ему красивой и привлекательной! Господи, сделай так, чтобы она показалась ему очень красивой и очень привлекательной!
Она даже сжала кулаки: надо придать своему желанию больше силы и убедительности. Ведь я никому не желаю зла! Разве грешно пожелать девушке богатого жениха?
И весь этот день она провела как в лихорадке: ей казалось, завтра что-то произойдет. Ночью она не спала ни секунды, ее буквально подбрасывало на кровати все то же странное чувство: завтра что-то произойдет. На следующее утро – то же самое: все валилось из рук. Она целое утро просидела у окна. Сидела и ждала.
Почему-то ей казалось, что вот сейчас, сию минуту мимо пролетит ландо Шагерстрёма, но произошло нечто еще более странное.
К ней пришел Карл-Артур.
Можно понять: она чуть не захлебнулась от счастья. Но можно понять и другое: вряд ли кто-то удивится, что она, бедняжка, совершенно оцепенела от застенчивости.
Что делать? Просто поздороваться, скромно и достойно, как подобает замужней женщине? Сделать реверанс? Пригласить в дом?
Мы не знаем, что происходило в ее голове, но долго ли, коротко – он уже сидит на лучшем стуле в ее маленькой каморке, а она молча смотрит на него.
Никогда она не думала, что Карл-Артур выглядит так молодо. Сейчас, когда он был так близко, она не верила своим глазам. Она же постаралась разузнать все про его семью, знала, что он родился в тысяча восемьсот шестом году, значит, сейчас ему двадцать девять. Ни за что бы не дала.
Он очаровательно и серьезно, как всегда, объяснил, что именно привело его в ее дом. Оказывается, он только теперь узнал из письма матери, что она дочь той самой Мальвины Спаак, доброго гения Лёвеншёльдов, и очень жалеет, что не знал раньше. Как же вы сами не поставили меня в известность?
Она только теперь сообразила, почему он на нее не обращал внимания. Она-то была уверена, что он знает! Но от счастья не смогла выдавить даже пары разумных слов – пробормотала что-то невнятное и бессмысленное. Настолько бессмысленное, что он вряд ли понял, что она хотела сказать.
И посмотрел на нее с удивлением: как может уже немолодая замужняя женщина быть настолько застенчивой?
Чтобы дать ей успокоиться, начал рассказывать про ее мать, Мальвину Спаак, про жизнь в Хедебю, о призраке генерала, о кошмарном перстне, наводившем страх на весь уезд.
Сказал, что хотя ему и трудно поверить в некоторые детали, во всем произошедшем в те времена он видит глубокий смысл. Для него этот перстень – символ всего земного, символ нелепой привязанности человека к плотской жизни с ее вечным призраком счастья и богатства. А эта привязанность, по его мнению, – непреодолимое препятствие для попадания в Царство Небесное.
Подумать только, Карл-Артур, предмет ее грез, постоянный гость бессонных ночей, сидит рядом и беседует с ней, как старый сердечный друг! И вновь ее захлестнула горячая волна… она едва не задохнулась от счастья.
Он, похоже, уже привык, что его тирады остаются без ответа, и продолжал говорить. А возможно, ему это даже нравилось.
Сказал, что постоянно вспоминает обращенные к богатому юноше слова Иисуса: «Продай имение твое и раздай нищим». И еще: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие!» [18] . И, по его мнению, всем бедам человеческим первопричиною вот что: люди любят созданное ими самими больше, чем Того, кто создал их самих.
18
Мф. 19:21, 19:24.
Он остановился и повторил:
– Люди любят созданное ими самими больше, чем Того, кто создал их самих!
Она по-прежнему молчала, но в ее молчании было что-то такое, что подвигало его продолжать эту доверительную речь. Он признался, что у него нет никакого желания становиться простом в крупном приходе, высокий духовный сан его не привлекает. Ему не нужна шикарная усадьба с большим земельным наделом, с церковными архивами за триста, а то и больше лет – что ему делать со всем этим хозяйством? Он мечтает о крошечном деревенском приходе, где у него было бы время заняться самосовершенствованием, спасением своей души. Зачем ему усадьба? Вполне достаточно маленького серого домика в глуши, но важно, чтобы из окна открывался красивый, умиротворяющий вид – пусть дом построят в березовой роще на берегу моря. Или озера, на худой конец. А жалованье… что ж, жалованье; главное – не голодать.